«Не могу надивиться глупости цензоров, пропускающих подобные сочинения… — писал П. А. Плетнев 27 марта 1848 года, еще не дочитав до конца «Запутанного дела». — Тут ничего больше не доказывается, как необходимость гильотины для всех богатых и знатных»[108].
«Разрушительный дух повести» встревожил сотрудников III Отделения, один из которых (М. Гедеонов) составил специальную записку о «Запутанном деле»: «Богатство и почести, — писал секретный цензор III Отделения, определяя «общий смысл» повести, — в руках людей недостойных, которых следует убить всех до одного. Каким образом уравнять богатство? Не карательною ли машиною кандидата Беобахтера, то есть гильотиною? Этот вопрос, которым дышит вся повесть, не разрешен сочинителем, а потому именно объясняется заглавие повести «Запутанное дело».
«Среди всеобщей паники» в связи с французской революцией «Запутанное дело» и «Сорока-воровка» Герцена, по словам M. H. Лонгинова, «сделались поводами к уголовной процедуре над литературой»[109]. Салтыков был арестован властями и по решению Николая I сослан в Вятку как автор повестей, — речь шла и о «Противоречиях», — «все изложение» которых «обнаруживает вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие»[110].
Радикальная молодежь, возбужденная революционными событиями во Франции, увидела в «Запутанном деле» прямой выпад против самодержавно-крепостнического строя. В кружке И. И. Введенского, куда входили Чернышевский, Благосветлов и др., «очень хорошо знали и близко принимали к сердцу… ссылку Салтыкова»[111].
Трагический образ «пирамиды из людей» был воспринят в передовых кругах как выступление Салтыкова против самодержавно-крепостнического строя, наверху которого «стоит император Николай и давит одних людей другими»[112].
«Запутанное дело», наделавшее, по свидетельству Чернышевского, «большого шума» в сороковые годы, продолжало «возбуждать интерес в людях молодого поколения»[113]. В середине пятидесятых годов Добролюбов, наряду с повестью Герцена «Кто виноват?», пытался пропагандировать среди молодежи и произведение Салтыкова, разъяснив причины и значение успеха «Запутанного дела» у демократического читателя в статье «Забитые люди»: «Ни в одном из «Губернских очерков» его не нашли мы в такой степени живого, до боли сердечной прочувствованного отношения к бедному человечеству, как в его «Запутанном деле», напечатанном 12 лет тому назад. Видно, что тогда были другие годы, другие силы, другие идеалы. То было направление живое и действенное, направление истинно гуманическое, не сбитое и не расслабленное разными юридическими и экономическими сентенциями… и, если бы продолжалось это направление, оно, без сомнения, было бы плодотворнее всех, за ним последовавших». Противопоставляя «Запутанное дело» либеральной обличительной беллетристике, Добролюбов утверждал далее, что повесть Салтыкова не только указывала основной источник зла, но и пробуждала «мужественную мысль» о борьбе с ним[114].
…беленькая — ассигнация сторублевого достоинства.
Вакштаф — сорт табака.
Прийди в чертог… ты мой драгой… — Слова из популярной в тридцатые — сороковые годы арии из оперы Ф. Кауера и С. И. Давыдова «Русалка» (либретто Н. С. Краснопольского).
…читал-таки на своем веку и Бруно Бауэра, и Фейербаха… — Произведения Л. Фейербаха, особенно «Сущность христианства» (1841), деятельно изучались в передовых кружках сороковых годов, где пользовались популярностью и книги Бруно Бауэра (см. примеч. к стр. 248). Ф. Г. Толь, например, выступал на «пятницах» Петрашевского с рефератом о Бауэре и Фейербахе, не отделяя учения великого материалиста от атеистических деклараций Бауэра, маскирующих его субъективно-идеалистический взгляд на природу и общество (см. В. И. Семевский, Из истории общественных идей в России в конце 40-х годов, Пг. 1917, стр. 44; «Дело петрашевцев», т. II, стр. 165).
…Бинбахер-то все на своем стоит? все говорит, что… главного-то, на́большего-то и нет? — Салтыков намекает на отрицание бога Л. Фейербахом. С учением Фейербаха петрашевцы связывали новый этап в развитии философии, когда она, «вмещая… в себе материализм… считает божество не чем иным, как общей и высшей формулой человеческого мышления, переходит в атеизм» («Карманный словарь иностранных слов». — В книге: «Философские и общественно-политические произведения петрашевцев», стр. 184). Ироническое наименование Фейербаха Бинбахером бытовало в лексике передовой молодежи сороковых годов, возможно заимствовавшей его из повести Салтыкова (см. Н. Г. Чернышевский, т. XIV, стр. 206, 791).
…чудовищно-колоссальной карательной машины. — Речь идет о гильотине.
…уж как же тут без него обойдешься! Это в ихней земле — ну, там свистни раз-два — все и готово! — «Без него» — то есть без царя. Пережига переосмысляет по-своему мнение «таинственного Бинбахера» о «главном», «на́большем» (см. примеч. к стр. 210).
…Алексис в стихах своих постоянно изображал груди, вспаханные страданьем… «страданье, горе и тоска»… — В лирике А. Н. Плещеева 1845–1848 годов, как, впрочем, и в поэзии Д. Д. Ахшарумова, С. Ф. Дурова и других поэтов либерального крыла петрашевцев, против которого направлен был, очевидно, образ Звонского (см. выше, стр. 421), преобладали мотивы «безотчетной грусти». Ср., например, строки Плещеева: «Страдать за всех, страдать безмерно, лишь в муках счастье находить…», «И впала грудь моя, истерзана тоскою», «Страданьем и тоской твоя томится грудь» и т. п. (А. Н. Плещеев, Стихотворения, «Библиотека поэта», Л. 1948, стр 56, 60, 62, 69).
«Ведь в наши дни спасительно страданье!» — строка из поэмы Тургенева «Параша» (1843), строфа V.
…вот как тут прихлопнет, да там притиснет, да в другом месте… тогда… — Таинственное «тогда» Беобахтера, как и его любовь к словам, заключающим в себе букву «р», — эзоповские обозначения слов революция, революционное восстание.
…искоса поглядывал на него, как Бертрам на Роберта… — Речь идет о героях романтико-фантастической оперы Д. Мейербера «Роберт-Дьявол» (либретто Э. Скриба и Ж. Делавиня), ставившейся в Петербурге Итальянской оперой в 1847–1848 годах. Бертрам — дьявол-искуситель, посланный на землю, чтобы заставить своего сына Роберта любой ценой подписать договор с адом.
«Уголино» — романтическая драма Н. Полевого, впервые поставленная в Петербурге в 1837–1838 годах и возобновленная в театральные сезоны 1846–1848 годов. В «Уголино» знаменитый трагедийный актер В. А. Каратыгин исполнял роль Нино, возлюбленного Вероники.
…бонкретьенам — сорт груш.
карета, придуманная в пользу бедных людей… «при сем удобном случае», он подумал бы, может быть, о промышленном направлении века… — Здесь и дальше текст насыщен рядом злободневных откликов на появление омнибусного транспорта и на возникшую в связи с этим нововведением газетно-журнальную дискуссию «о пользе и выгоде публичных рессорных карет», в которых «можно за гривенник прокатиться из одного конца в другой, и притом прокатиться покойно, удобно и даже в приятной компании» («Современник», 1847, № 12, отд. IV, «Современные заметки», стр. 172).
Красная — ассигнация десятирублевого достоинства.
…если взглянуть на дело, например, со стороны эмансипации животных… — Вопрос об «эмансипации животных» был поднят в статьях В. С. Порошина о баснях Крылова («Санкт-Петербургские ведомости», 1847, №№ 113–116) и долго не сходил со страниц газет и журналов. «Отечественные записки» охарактеризовали выступление В. С. Порошина как «энергический протест на безжалостное обращение наших земляков с животными. Лошадь, это доброе, умное и в высшей степени полезное создание, возбуждает в нем сострадание…» («Отечественные записки», 1847, № 8, отд. VIII, стр. 71; см. также № 11, отд. VIII, стр. 76; 1848, № 1, отд. V, стр. 13). В противовес этим толкам о «гуманном» отношении к лошадям, «Современник» указал на «бедственное» положение трудового люда, откликнувшись на полемику характеристикой голодного, жестокого и беспросветного быта петербургских извозчиков («Современник», 1848, № 2, отд. IV, «Современные заметки», стр. 151–155). В таком же ироническом смысле упомянут вопрос об «эмансипации животных» и в повести Салтыкова.
