В первый день Рождества ртутный термометр на окне комнаты для завтрака показал тридцать три градуса Цельсия. Мадлен объяснила, что, возможно, будет еще жарче, так как в начале января на юге Африки обычно разгар лета. Она уже пережила температуру воздуха более сорока пяти градусов, и это не в пустыне, а здесь, в умеренном поясе страны.

Для Сендрин жара стала невыносимой. В конце ноября она вместе с Мадлен съездила в Виндхук и узнала, что там есть еще один магазин дамской одежды, гораздо более привлекательный, чем тусклая лавочка неподалеку от вокзала. Мадлен настояла на том, чтобы Сендрин купила три новых платья, все с длинными рукавами, с юбками до пола. Они были очень милы, но при такой температуре Сендрин ужасно потела в них и опасалась, что от нее неприятно пахнет.

Празднование Рождества летом при такой жаре требовало определенных усилий. Елка, доставленная бог знает откуда, была установлена во внутреннем вестибюле. Валериан получил несколько дней отпуска. Со времени перевода его подразделения прошло три месяца, и это был его первый визит домой. Он без перерыва рассказывал о катастрофическом положении в форте, о песчаных бурях и мучениях, доставляемых скорпионами, о дефиците воды, испорченных продуктах и эпидемиях лихорадки. Тит выходил из себя и во все горло кричал о том, что будет просить губернатора лично о переводе его сына, но Валериан оставался непоколебим. Он хотел и дальше служить в пустыне. Чтобы успокоить родителей, он говорил, что в Омахеке, похоже, дело не дойдет до сражений. За все это время они не видели ни одного туземца. Очевидно, там было слишком жарко и сухо даже для кочевников.

Сендрин нашла, что Валериан выглядит неважно. Белокурые волосы стали еще светлее, кожа сильно загорела, при этом она выглядела грубой, будто ее выдубили. Маленькие морщинки, которых у него не было до отъезда, пролегали теперь у уголков глаз, он стал тихим, задумчивым, как будто ужасы пустыни внушили ему глубокое уважение к ней. Он не стал другим человеком — его тирады, направленные против гереро, по-прежнему были полны ненависти, и все такими же частыми были его выпады в сторону Адриана, но, тем не менее, не было никакого сомнения, что он изменился, как будто пустыня высушила его молодое озорство, словно соки растения.

При такой жаркой сухой погоде ель в вестибюле продержалась только несколько дней. Еще до новогодних праздников почти все иголки с нее осыпались и упрямо торчали в ворсистых коврах. Садовники убрали дерево на луг, лежащий за восточным крылом дома, чтобы сжечь его на том самом месте, где три месяца назад полыхал другой огонь.

Девочки упрашивали Сендрин присутствовать при сожжении ели, и она в конце концов уступила и вышла вместе с ними на улицу. Когда сухие ветви охватил огонь и они с треском и шелестом стали превращаться в пепел, подошел Адриан. Погруженный в свои мысли, он молча смотрел на пламя.

— Печально, не так ли? — тихо проговорила Сендрин, прежде чем догадалась, что он не может ее понять, не глядя на ее губы.

Но он, должно быть, почувствовал, что она обратилась к нему, так как повернулся к ней.

— Извините, что вы сказали?

— Я только заметила, что печально видеть, как горит рождественская ель. Кроме того, она осыпалась так рано.

— Они никогда не выдерживают больше нескольких дней при такой жаре.

— Мы с братом никогда не могли себе позволить рождественскую ель, — сказала она. — Иногда он с друзьями забирался в чей-нибудь сад и срубал для нас маленькую елочку, но чаще всего у нас была только ветка и несколько свечей.

— Звучит идиллически. Не давайте ввести себя в заблуждение: рождественские праздники здесь, у нас в доме, редко проходят так мирно, как в этом году. Умиротворить всех не смогло бы даже самое большое дерево, — Адриан немного смущенно улыбнулся. — К счастью, Валериан увлечен своими жуткими историями об Омахеке. Он теперь не такой спорщик, каким был раньше.

— Вам не кажется, что вы к нему несколько несправедливы?

— Вы на самом деле так думаете? Я считал, что вы лучше его знаете.

— Он полон ненависти, — заметила Сендрин, — но не к вам. Иногда так можно подумать, но я уверена, что в глубине души он ненавидит только самого себя.

Ель уже почти сгорела. Пока догорали последние иголки, поднимался густой белый дым. Сендрин отправила обеих девочек в классную комнату, чтобы они выполняли задания по математике. Она и Адриан еще на некоторое время оставались у костра. Черное пятно от сожженного термитника было теперь полностью покрыто пеплом от ели.

— Я бы хотела узнать, почему саны тогда подожгли сооружение термитов, — задумчиво проговорила Сендрин.

Адриан отвернулся и смотрел вслед дыму, который уплывал на восток.

— Кто знает, какие послания они получили от него.

— От термитника?

Он кивнул.

— Талант шаманов. Они могут заставить разговаривать предметы.

— Вы говорите так серьезно…

— Это серьезное дело.

— Шаманы есть и среди служителей дома?

— Саны не признают авторитетов — именно поэтому так удивительно, что они быстро привыкли к колониальному господству. Их кланы не имеют ни вождей, ни знахарей. По их убеждению, каждый человек может стать шаманом, он просто должен быть к этому готов.

Когда она непонимающе посмотрела на него, он продолжил:

— Шаманом является каждый, кто силой своего духа проникает в другие миры. Это, по представлениям санов, делает его подобным умирающему — с тем лишь различием, что для умирающего не существует пути назад. А шаман возвращается домой и позволяет другим участвовать в своих опытах. — Адриан наклонился и достал из жара горящую ветку. — Шаман смог бы, скорее всего, поговорить с этим огнем, так же как и с травой, землей, деревьями и горами. Со всем, что нас окружает. Сан выбрал бы для этого другие слова, но в целом можно опираться на такое утверждение: каждая вещь имеет нечто подобное душе, с которой шаман может вступить в контакт. Он переносится в тот мир, в котором эта душа может заговорить с ним.

Сендрин усмехнулась.

— А я уж думала, что мы, немцы, виноваты в безразличии санов. При этом они все постоянно парят в каких-то других мирах.

Адриан, улыбаясь, покачал головой, но это была улыбка, какой одаривают неразумного ребенка, слишком маленького, чтобы понимать разговоры взрослых.

— Только у немногих талант выражен так сильно, что они могут применять его осознанно. Большинство совершают свои путешествия духа, когда спят. Мы, пожалуй, назвали бы это просто снами.

— Значит, я не помешаю Йоханнесу в его беседах с чайными чашками, если обращусь к нему? Это меня успокаивает.

— Вы не должны насмехаться над этим.

— Нет, наверное, не должна. — На самом деле она просто пыталась скрыть свой внезапный испуг, охвативший ее при словах Адриана. Путешествия духа в другие миры… Возможно, также и в термитник?

— Скажите, — попросила она, — свои путешествия шаманы могут совершать также и в прошлое?

— Почему вы спрашиваете об этом?

Она рассеянно улыбнулась.

— Просто навязчивая идея.

Адриан изучал ее взглядом так долго, что ей стало почти неприятно.

— Что вы видели? — спросил он через некоторое время.

— Видела? — повторила она нервно. — Что вы имеете в виду?

— Почему вы спрашиваете о прошлом?

— Простите, но именно вы рассказали мне об истории дома. Что плохого в том, если я сейчас… — она запнулась и пренебрежительно махнула рукой. — Забудьте об этом.

— Нет, — он положил руку ей на плечо и крепко его сжал. — Это было той ночью, когда горело это проклятое сооружение термитов, я прав? Вы что-то пережили.

Она убрала его руку и отвернулась.

— Пожалуйста, — сказал он ей вслед. — Позвольте мне видеть ваши губы. Мы должны поговорить.

Она неохотно повернулась.

— О чем? О химерах санов?

— Это не химеры. И я верю, что вы кое-что знаете об этом.