— Я не знаю абсолютно ничего. И уж наверняка мне ничего не известно ни о каких путешествиях духа.

— С вами случалось что-нибудь подобное раньше? Дома, в Бремене? — Он пытался взять ее за руки, но она вырвала их. — У вас уже тогда бывали видения?

— Я видела сны так же, как и все остальные.

— Нет, по-другому. Вы не просто видели сны, не так ли?

— Как вам такое могло прийти в голову?

— Мы оба знаем, что это правда.

Она гневно сложила руки на груди.

— Откуда, Бога ради? Скажите, как вы можете утверждать что-либо подобное?

Она видела по нему, что он только сделал вид, будто бы не понял вопроса.

— Дома было так же, как и здесь, на Юго-Западе? Или теперь вы видите другие картины?

На мгновение Сендрин сжала губы и помолчала. Затем она все же тихо ответила:

— Страшнее.

Он облегченно выдохнул.

— Вам стало лучше после того, как сгорел термитник?

— Гораздо лучше. Я… — она умолкла, потому что ей стало все понятно. — Это были Вы. Вы сожгли термитник!

Он ничего не ответил.

Сендрин не могла в это поверить.

— Я думала, вы — друг туземцев. И, тем не менее, вы не придумали ничего лучшего, чем разрушить их святыню?

— Для санов холм был святыней, это правда. Но для вас, Сендрин, он был чем-то большим. Он стал опасным. Он должен был исчезнуть.

— Я все еще не могу понять, откуда вы обо всем этом знаете.

— Давайте поменяемся ролями, — предложил он и снова улыбнулся. — Что вы знаете обо мне?

Озадаченная, она смотрела на него.

— О вас? Я знаю ваше имя, вашу семью. Вы глухой. И вы играете на гобое гораздо лучше, чем хотите в том признаться.

— Это еще не все.

— Мне жаль. Вы никогда не говорите о себе.

— Я и не должен этого делать. Постарайтесь. Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу.

— Ах, перестаньте!

— Нет, попробуйте.

— Я прошу вас, Адриан! Такие забавы, быть может, производят впечатление на ваших маленьких сестер, но не на меня.

— Вы были в жилище термитов, не так ли?

Ее руки постепенно начали дрожать.

— Это был только сон, — возразила она тихо.

— Вы носите в себе тайну, — проговорил он убежденно. — Кое-что такое, о чем вы никогда не говорите.

— Только не говорите…

— Это должно касаться вашего брата.

Инстинктивно она отступила на два шага назад. Она отчаянно боролась с желанием развернуться и убежать прочь. Но от чего она убежала бы? От Адриана или от того, что он знал?

— Почему вы не пытаетесь узнать, прав ли я? — Его интонации теперь стали резче. — Если хотите, вы можете узнать обо мне все. Так же как и я, в свою очередь, если бы я действительно попытался это сделать.

Она неуверенно наклонила голову набок.

— Вы внушаете мне страх.

В его светло-голубых глазах что-то блеснуло. Сначала она подумала, что он сдерживает смех, но затем поняла, что это было кое-что совершенно иное. Он не смеялся над ней. Совсем наоборот — он беспокоился о ней.

Это было ощущение, которое испугало ее больше, чем все, что он говорил до сих пор. Никто не должен был беспокоиться о ней. Она была достаточно взрослой, чтобы самой заботиться о себе.

Он медленно подошел к ней.

— Вы все говорите, говорите, почему же вы не скажете то, о чем на самом деле знаете больше? Почему вы не решаетесь на это? Это термитник так повлиял на вас? Но вы же видите — его больше нет! — Адриан глубоко вдохнул, как будто эта беседа стоила ему больших усилий.

— Но это не дает вам права говорить за меня такие вещи, неважно, правда это или нет.

Он потер рукой лицо и вздохнул.

— Простите, я… вероятно, я так же запутался, как и вы.

— Да, — холодно заметила она, цепляясь за остатки уверенности в себе, — я тоже думаю, что вы запутались. Очень запутались. Просто оставьте меня в покое. А сейчас извините, ваши сестры уже заждались меня.

С этими словами она развернулась и пошла в дом самой короткой дорогой.

— Нет смысла отрицать это, Сендрин, — крикнул он ей вслед. — Я тоже пытался. Слышите?! Это не имеет никакого смысла.

Ветер сменил направление, и она вновь ощутила запах гари.

Через две недели, 13 января 1904 года, в поместье пришло известие, что в Окагандии началось восстание гереро, которого так давно все опасались.

Послание передала небольшая группа конных солдат, обессиленных и покрытых пылью. Несмотря на усталость, мужчины отказались сделать привал. В этой части предгорий Ауасберге было несколько одиноких ферм, отдаленных поместий, владельцы которых занимались животноводством, и их всех нужно было еще до вечера уведомить о новом развитии событий. Капитан группы предложил Мадлен прибыть со всей семьей и всеми белыми служащими в Виндхук, где форт предоставил бы им убежище, но она отказалась со стоическим спокойствием. Тит был в пути, он находился где-то на юге страны и вряд ли мог возвратиться домой раньше, чем через несколько недель; Мадлен сказала, что, если бы ее муж был здесь, он, несомненно, принял бы то же решение, что и она. Капитан бросил озабоченный взгляд на детей, затем на прощание приложил руку к козырьку и отдал своим людям приказ отправляться.

Окагандия оказалась в осаде. Гереро окружили поселение кольцом вооруженных людей. Защитное подразделение в составе десяти человек было разбито, многие фермы в окрестностях разграблены. Женщины и дети пока не стали жертвами восставших, но никто не мог сказать с уверенностью, было ли это сделано намеренно или осажденным просто повезло.

Мадлен собрала в вестибюле всех санов, которые служили в доме, и попросила их поставить в известность о произошедшем своих родственников, работающих в садах и на виноградниках. Гереро отныне стали нежеланными людьми в долине, это правило касалось также кучера Фердинанда. До сегодняшнего дня он был одним из самых доверенных лиц семьи, даже имел право носить оружие, но все изменилось в один день. Если восстание будет подавлено, объявила ему Мадлен, он сможет вернуться, но до тех пор должен оставаться со всеми другими слугами его племени в деревне, за пределами долины. Фердинанд в ответ на ее слова безмолвно кивнул и ушел.

Как единственная белая среди прислуги, Сендрин отныне еще больше сблизилась с семьей. Мадлен предложила ей перейти в комнату в северном крыле, чтобы быть ближе к ним, но Сендрин отказалась. Тогда Мадлен настояла на том, чтобы впредь перед комнатой Сендрин по ночам дежурили два вооруженных сана.

— Никаких возражений, — добавила она решительно.

Сендрин со вздохом согласилась, подумав при этом, что, вероятно, она недооценивает опасность. То, что поместье и окружающие его идиллические виноградники могут подвергнуться нападению кровавых бандитов гереро, казалось ей абсурдным. Конечно, если подумать, опасения солдат не были лишены смысла: Каскадены были одной из самых состоятельных семей на Юго-Западе, их имущество могло бы стать богатой добычей.

Но что-то в глубине души Сендрин отказывалось оценивать все происходящее с точки зрения разума. Она вспоминала о том, что рассказал ей Адриан о вихре, который когда-то уберег поместье от атак мятежников. Если она в течение прошедших семи месяцев что-то и усвоила, особенно после последней беседы с Адрианом, это то, что в Африке законы разума не играли никакой роли.

«Эта страна принуждает нас к безрассудству, — подумала она, но сразу же поправила себя: — Африка дарит нам безрассудство. Но что мы даем ей взамен?»

— Адриан говорит, что гереро уже замучили до смерти более ста белых, — сказала Лукреция как-то утром в начале апреля, через три месяца после начала восстания.

Сендрин отложила в сторону книгу, из которой она выбрала сегодняшнюю утреннюю молитву. Она старалась каждый день читать новую молитву и просила девочек повторять за ней.

— Я не могу себе представить, чтобы твой брат рассказал тебе что-нибудь подобное.

— Но он так сказал! — горячилась Лукреция. — Всех пытали до смерти. Некоторым они сожгли факелами кожу на лице, а другим…