— Посмотри на меня.

Стефани с трудом заставила себя открыть глаза. Она задыхалась, голова у нее кружилась, тело трепетало, и она поняла, что упала бы, если бы он не держал ее так крепко.

— Я мог бы взять тебя прямо сейчас, — сказал он. — Мог швырнуть на пол, и через пять минут ты бы просила меня, чтобы я взял тебя. Я наслаждался бы каждой минутой, глядя, как ты сходишь с ума от вожделения настолько, что ничего больше не имеет для тебя значения. Придет время, и ты узнаешь, что значит попасть в рабство к кому-либо.

Она даже не могла обвинить его в высокомерии или тщеславии: ее ответная реакция была мгновенной и полной, и они оба знали, что она была не в силах побороть ее. Жар внутри нее угас, оставив озноб, ее руки бессильно опустились, когда он грубо оттолкнул ее от себя. Она почувствовала сзади себя край письменного стола и оперлась на него, потому что ноги не держали ее. Она подумала, что он глядит на нее, как кот на мышь, с которой собирается поиграть перед тем, как убьет.

— На этот раз ты не сбежишь, Стефани, — предупредил он почти небрежно. — Я догоню тебя.

Она хотела закричать: «Я ранила лишь твою гордость, но не твое сердце, зачем ты поступаешь со мной так?» Но она не была больше в этом уверена. То, что жило в его сердце, должно было иметь корни не только в раненой гордости, ненависть приходит только тогда, когда чувства задеты слишком глубоко.

Не в состоянии сказать ни слова, она смотрела, как он отвернулся от нее и направился к двери. Она снова полностью владела собой, ее эмоции и переживания снова были скрыты под элегантной, блестящей внешней оболочкой. Как будто ее — настоящей — и не было вовсе. Он не сказал «до свидания» и даже не взглянул на нее, просто вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Минуту спустя Стефани оторвалась от письменного стола, подошла к стулу и села, невидящим взглядом уставившись на книги, карты, записки, лежащие на столе. Как гласит пословица, «дорога в ад вымощена благими намерениями». Ее намерения десять лет назад были, вероятно, эгоистичными и, в конце концов, глупыми, но не преднамеренно жестокими, и мотивированы они были детскими страхами и смущением восемнадцатилетней девушки. Она была одержима Энтони, как только это возможно в юности, ее чувства были болезненной путаницей любви, страха, неуверенности и ощущения своей собственной ничтожности.

Старше ее всего на семь лет, он был намного более зрелым, чем люди его возраста, и окружающие относились к нему с уважением, которому завидовали многие представители более старшего поколения. Британец по рождению, но американец по своим склонностям, он вырос, странствуя по всему миру. Его отец был известен своей страстью к путешествиям. По меньшей мере, раз в году его жена и сын переезжали с ним в другое место, часто на другой стороне земного шара, так что школьное образование Энтони было невероятно эклектичным.

Только сейчас Стефани пришло в голову, что такая кочевая жизнь вела к одиночеству, хотя Энтони никогда не выказывал, что она его угнетает. Любой мальчик почувствовал бы себя сбитым с толку, если бы его забрали из школы во Франции и отправили в школу в Гонконге или если бы он начал школьный год в Испании, а заканчивал его в Италии. Теплые семейные отношения могли бы сгладить подобные сложности, но из того, что Стефани слышала, этого не было в случае с Энтони.

Несмотря на то, что старший Стивенс брал семью с собой во все свои путешествия, он был известен как замкнутый и скрытный человек. Благодаря удачным спекуляциям на бирже он нажил громадное состояние, подобного которому старые аристократические семьи не видали уже столетия. Его жена была красивой, мягкой женщиной, лишенной какого-либо честолюбия, она казалась довольной, следуя повсюду за своим мужем, и не делала ничего, противного его желаниям.

В восемнадцать лет Энтони оставил родителей где-то на Востоке и приехал в Штаты, чтобы поступить в Принстон. Стефани понятия не имела, были ли у него какие-то более глубокие причины жить на одном месте, чем просто желание окончить свое образование. Во всяком случае, он оставался в Америке следующие четыре года, спешно изучая бизнес и искусство. За два месяца до окончания им университета его родители погибли, когда их собственный самолет потерпел крушение близ Касабланки.

Насколько Стефани могла припомнить, он никогда не упоминал о родителях и ничего не рассказывал о своем детстве. То немногое, что было ей известно, она вычитала из газет и журналов или узнала от других людей. Она ничего не спрашивала у Энтони, потому что не хотела совать нос в чужие дела. Совать нос в чужие дела! Он был мужчиной, которому она собиралась стать женой, а она чувствовала себя в его присутствии такой зажатой, что не считала удобным расспрашивать о его семье.

Ее чувства к нему были сумбурными, путаными. Она всегда была слишком эмоциональной. В детстве и подростковом возрасте чувства бушевали в ней, подобно шторму, бросая из одной крайности в другую. Затем умерла ее мать, и в пятнадцать лет Стефани столкнулась с горькой истиной, что любимые люди иногда покидают пас.

Подобно многим серьезным жизненным испытаниям, это изменило ее. Первый раз в жизни она была вынуждена проявить силу духа и поддержать отца, сраженного смертью матери. Скрывая собственное горе, она постаралась заполнить пустоту, образовавшуюся в семье после похорон матери.

Только Стефани знала, чего это стоило ей. Она притворилась тем, кем на самом деле не была. Она прятала даже от отца свои страхи и неуверенность в себе. Смерть матери оставила зияющий провал в ее жизни, и ей казалось, что преодолеть его можно, лишь стараясь быть такой, как была ее мать: уравновешенной, уверенной в себе, изящной женщиной.

И затем в ее жизнь вошел Энтони, как раз в тот момент, когда ее сомнения в самой себе достигли пика. Ее первым чувством к нему было восхищение. В возрасте, когда обожание бывает слепым и всепоглощающим, ей хватило одного его взгляда, чтобы без памяти влюбиться. Он казался… таким совершенным. Высокий, светловолосый, красивый. Его глубокий, низкий голос завораживал ее, а улыбка очаровывала. Он представлялся Стефани божеством.

В шестнадцать лет можно только поклоняться своему божеству. Двумя годами позже она согласилась выйти за него замуж. Но затем появились смущавшие ее вопросы и беспокойство. Что он чувствует? Он сказал, что любит ее, но его голос при этом был спокойным и деловым, без всякого намека на неистовые чувства, которыми была охвачена она сама. К ее любви примешивалось чувство беспокойства, когда он был близко от нее, она ощущала неловкость и исходившую от него угрозу, значения которой не понимала.

В конце концов, она сбежала от него к Льюису. В юношеском замешательстве она подумала, что пылкое обожание Льюиса сделает ее счастливее, чем сдержанная любовь Энтони.

Стефани не была достаточно зрелой эмоционально, чтобы распознать, что любовь Льюиса была эфемерной и недолговечной. Подобно ребенку, увлеченному новой игрушкой, он занимался только ей одной, пока она ему не наскучила и перед ним обещающе не засверкала другая.

Она думала, ощущая острый приступ боли, не обнаружила ли бы она в любви Энтони все, что ей хотелось. Оглядываясь в прошлое, она вспоминала, как он глядел на нее, как слегка менялся его голос, когда он говорил с ней, и как часто он прикасался к ней, хотя ей его прикосновения и казались бесстрастными. Он не был развязным, но его скрытность и сдержанность имели, должно быть, глубокие корни.

Сегодня вечером он позволил себе потерять контроль над собой. Она стала теперь взрослее и, если все еще не была уверена в себе самой, по крайней мере, научилась лучше распознавать других людей. Она не знала, почему он решил прийти сюда сегодня вечером, почему продажа ею изумрудов послужила толчком к тому, что он наконец выказал ей свою горечь и гнев. Единственное, что было ей известно, это его угроза обладать ею, и это была не пустая угроза.

Он не был жестоким, даже теперь она не могла в это поверить. Но он был зол, и, с его точки зрения, существовала причина считать ее жадной и бессердечной.