Литмир - Электронная Библиотека

Эти слова — «ваша госпожа де Монтеспан» — показались мне явным преувеличением; я чуть не ответила, что если она и была «моею», то семерых детей ей сделал кое-кто другой, однако, видя крайнее раздражение Короля, придержала язык. Впрочем, меня больше всего удивило само заявление.

— Мне что-то не верится, — только и ответила я.

— Вам, может быть, и не верится, мадам, но об этом говорится в отчетах.

Я сделала несколько стежков, пытаясь успокоиться. «Сир, нельзя слушать россказни этих умельцев-отравителей, которые ищут средства продлить себе жизнь, выдавая время от времени знатных особ, которых якобы следует арестовать и привлечь к процессу… В такой крайности люди болтают что угодно.»

— Верно; то же самое мне пишет в своем мемуаре по поводу расследования и господин Кольбер, — ответил Король уже более мягко. — Но вот господин де Лувуа представил мне вчера отчет о процессе тринадцатилетней давности над одним колдуном, и маркиза уже фигурировала в нем. А ведь в то время она еще не была моей любовницею, и те, кто ее назвал, ничего не выигрывали… Что вы на это скажете?» Прежде чем заговорить, я втянула шерстинку в иглу. «Не знаю, Сир… но мне трудно поверить, что такая умная женщина, как госпожа де Монтеспан, решила своими руками уничтожить источник всех милостей, коими ее столь щедро удостаивали». — «Тут я с вами согласен, — промолвил Король после недолгого раздумья, — но даже если она и не хотела причинить мне то зло, в коем ее обвиняют, следует все же признать, что она долгие годы пыталась околдовать меня. Как вы полагаете, приятно ли мне теперь думать, что я пил у ней вино, куда мне сыпали порошки из толченых жаб, шпанских мух и стриженых ногтей, подмешивали семя кюре и сок мандрагоры?!»

При других обстоятельствах перечисление это вызвало бы у меня хохот, но тут я поняла, что он будет понят превратно.

Кроме того, все услышанное столь удачно согласовывалось с моими недавними раздумьями о плачевном состоянии общества, что мне было не до насмешек. Напротив, я внезапно поняла, что пришло время заговорить откровенно, и в тот миг, как я открыла рот, передо мною словно разорвалась завеса: мне стало ясно, что Бог и Провидение поставили меня на это место не затем, чтобы я напрасно губила свою душу, ставши любовницею Короля, но избрали своим орудием исправления нравов и самого монарха и его развратного Двора; стало быть, я грешила против веры, дабы усерднее послужить ей в будущем. Это откровение вдруг преисполнило меня дивной уверенности и силы, которой мне столь часто не доставало со времени моего появления при Дворе. Я увидела предначертанный мне путь и смело шагнула вперед.

— Истина состоит в том, — сказала я Королю, — что в этой стране не осталось ничего святого, даже особу Вашего Величества уже не чтят, как прежде; я уж не говорю о Боге, которого, похоже, и вовсе считают ненужной безделицею… Пример добродетелей должен исходить сверху, от власти, Сир. Нынче, когда Ваше Величество установило прочный мир в Европе, самое время навести порядок внутри королевства, вернув честным людям их законное положение, а всей нации — ее первое место в христианском мире. Разве это не великое деяние — сочетать могущество с достоинством?!

Король выслушал меня молча, рассеянно барабаня пальцами по стопке бумаг; потом он встал и все так же, безмолвно, распахнул окно лоджии, впустив в комнату столь любимый им сквозняк. И лишь тогда, глядя мне прямо в глаза, ответил, серьезно и внушительно:

— Мадам, никто еще никогда не напоминал мне столь убедительно и своевременно, что я подавал дурной пример моим подданным… Увы, это слишком верно. Не могу и выразить, до какой степени мне страшно видеть глубину моего падения…

Спустя какое-то время, Король решил, что госпожа де Монтеспан, мать его законно признанных детей, не должна подвергаться обвинениям в колдовстве, и остановил расследование; дабы положить конец слухам и сплетням, маркизу назначили «сюринтендантшею Королевы», и Король продолжал ежедневно видеться с нею — соблюдая все внешние приличия и не подолгу — по окончании мессы или после ужина, однако интимная их связь прекратилась совершенно. Король даже признался мне, что и в продолжение этих коротких визитов боится, как бы его не отравили. Он стал подозрителен даже к запахам и однажды, когда маркиза садилась в его коляску, при всех упрекнул ее в том, что ее духи, коими она всегда злоупотребляла, слишком резки и вызывают у него мигрень; маркиза заспорила, но препирательства кончились тем, что Король велел ей выйти из экипажа. В один миг блистательная Атенаис была повергнута в немилость, даром что истинные причины ее опалы остались скрыты от публики, как того требовали авторитет и достоинство Короля.

Впоследствии я часто осмеливалась говорить с Королем об исправлении нравов. Всякий раз, как экстравагантные выходки придворных давали мне к тому повод, я рисовала монарху мрачную, но правдивую картину состояния морали в его королевстве. Я видела, что он внимательно прислушивается к моим просьбам наказывать злодеев и развратников. И, однако, временами его охватывали колебания. «Значит, я должен начать с собственного брата?» — спросил он меня однажды. «Неужто вы верите, что можно изменить души?» — воскликнул он в другой раз. «Нет, Сир, — отвечала я, — но можно заставить людей соблюдать хотя бы внешние приличия»…

В 80-е года Король, по моим настояниям, все-таки взялся придать, пусть и отчасти, достойный вид лицу своего века. Он изгнал самых отъявленных «развратников-ультрамонтанов»[69], объявил вне закона колдунов, установил строгий надзор за продажей ядов, под страхом смертной казни запретил игру в «хоку», строго потребовал от дам, известных скандальным поведением, вести себя прилично и, в довершение всего, назначил епископами священников, еще имевших слабость верить в Бога, обязав всех без исключения отмечать главные церковные праздники. Обыкновенные воскресные дни скоро начали походить на прежние пасхальные торжества…

Сам Король ознаменовал свои реформы возвращением в круг семьи, где жил теперь как добропорядочный супруг и заботливый отец. Я поощряла его в этом, как только могла, и увещания мои были отнюдь не излишни, ибо Король не находил отрады в обществе своих близких. Молодой дофин Людовик не обещал ничего путного, а, впрочем, и не успел показать себя; слишком слабый его ум был с самого начала подавлен чрезмерно тяжелым учением, и он вечно ходил с видом уныния и скуки, исчезавшей только за чтением античных авторов да сообщений о свадьбах в «Газет де Франс»; вдобавок, он был настолько робок, что в присутствии отца боялся и дышать. Дофина, которую я, вместе с господином де Мо, ездила встречать на границу, соединяла в себе поразительное безобразие с редкостным дикарством: всем придворным увеселениям она предпочитала свои тихие сумрачные покои, а обществу принцев — Бессолу, свою горничную-итальянку, которую любила более всего на свете; кроме того, она вечно хворала и была подвержена обморокам. О нравах Месье, брата Короля, толстенького малорослого человечка, чрезвычайно гордого и надменного, я уже писала. Что же до Мадам, его супруги, то эта дама, напротив, выглядела швейцарцем и юбке; она обожала своих собак, немецкое пиво и немецкую кислую капусту, вечно ходила в охотничьих костюмах и бранилась не хуже иного возчика; впрочем, она была не обделена умом, но, не найдя счастья в семейной жизни, придумала влюбиться в своего зятя, а, поскольку внешность ее не позволяла надеяться на успех, то и ум сделался желчным и раздражительным. Кузина Короля, мадемуазель де Монпансье, похожая на тощую клячу, все еще развлекала Двор зрелищем своей страсти к господину де Лозену, мечтая лишь об одном — как бы вытащить своего милого избранничка из Пиньероля[70]. Что же до Королевы, то она почти совсем не переменилась: ее помятое личико под светлыми буклями выглядело все таким же наивным и старообразным, и все так же, после двадцати лет жизни во Франции, она ничего не знала ни о Дворе, ни о государстве, интересуясь единственно приготовлением шоколада, дрессировкою обезьянок да свадьбами своих карликов.

вернуться

69

Ультрамонтаны — здесь: гомосексуалисты.

вернуться

70

Лозен Антонен Номпар де Комон, граф, затем герцог де, маршал Франции (1633–1723) — фаворит Людовика XIV, честолюбивый и беспринципный, вскоре попал в немилость и был заключен в Бастилию. Впоследствии провел 9 лет в тюрьме Пиньероля (город на севере Италии, принадлежавший в то время Франции), а, выйдя оттуда, заключил в 1681 г. брак с герцогиней де Монпансье.

66
{"b":"179278","o":1}