Нелегко покидать людей, которые так благоволят вам, но, располагая уже 200 000 франков, полученными в дар, и несколькими тысячами ливров, заработанными на откупе и монополии, я могла наконец приобрести дом и землю с тем, чтобы вызволить себя из невыносимого рабства.

— Вы не должны покидать меня, мадам! — говорил мой маленький принц, — ведь я хочу жениться на вас, когда вырасту.

— Я не покину вас навсегда, — утешала я его. — Если ваша матушка разрешит, вы приедете ко мне в гости. Я заведу коров и гусей, разобью большой парк, и мы будем там гулять.

Стремясь поскорее разорвать цепи, державшие меня при Дворе, я употребила все усилия на поиски нового дома и привлекла к ним даже аббата Гоблена. С его-то помощью я и нашла, в десяти верстах от Версаля и в четырех от Шартра, чудесное имение; оно принадлежало знатному семейству Ментенон и давало 11 000 франков годового дохода. В середине октября я приобрела его за 250 000 франков — все, что у меня осталось после того, как я отдала 11 000 экю на воспитание моего бедного племянника Тоскана. Ребенок жил теперь в Париже у кормилицы, — его отец, мой брат, совершенно не заботился о нем. Я уже тешилась надеждою, что смогу покинуть Двор в январе, чувствуя в себе довольно сил для устройства всех дел в столь короткий срок. В эти последние недели я старалась по мере возможности не вступать в приватные беседы с монархом. Впрочем, он и сам как будто не стремился к этому. Однако старания мои не улучшили отношений с госпожою де Монтеспан, которая снова пришла в злобное расположение духа; в конце октября она начала устраивать мне сцену за сценой, придираясь ко всему подряд, упрямо отстаивая самые нелепые мнения и непрерывно вмешиваясь в воспитание детей.

Мы вернулись в Сен-Жермен. Я провела мучительную ночь, впадая то в ажитацию, то в уныние, и на рассвете, не в силах совладать с лихорадкою и сильной мигренью, решила пойти в парк, на свежий воздух. Я надела черное бархатное платье с золотою тесьмой, прикрыла плечи меховой накидкою, взяла муфту и вышла. Было около шести часов утра.

Серый, едва брезжащий день вставал над длинной террасою, которую господин Ленотр кончил отделывать в прошлом году. С минуту я постояла, опершись на парапет этого замечательного сооружения и любуясь дымкою, окутавшей Сену, потом, опасаясь, что меня увидят из дворца и сочтут мое появление в парке, в такой час, странным, решила спуститься к реке. Проходя мимо башни, возведенной еще при Генрихе IV, я заметила дворянина, закутанного в просторный серый плащ; человек этот выпрыгнул из окна первого этажа и, пройдя прямо по цветнику, торопливо удалился; я не придала этому значения: в такой час любовники всех мастей обыкновенно спешили вернуться самыми короткими путями под супружеский кров. Тотчас забыв увиденное, я начала спускаться к речной пристани, но по пути заметила гроты, устроенные в фундаменте нижней террасы, и решила зайти туда передохнуть.

Гротов было четыре; в дневное время они развлекали гуляющих всякими механическими чудесами: в первом куклы, представлявшие Короля, дофина и прочих именитых особ, приветствовали гостей поклонами; во втором искусно сделанная пастушка распевала песенки, аккомпанируя себе на различных инструментах; в третьем Персей поражал мечом морское чудовище, дабы освободить Андромеду, вокруг которой шумно трубили в раковины тритоны; и, наконец, в последнем дракон извергал из пасти потоки воды, качая при этом головою и взмахивая крыльями под благосклонными взглядами Венеры и Вулкана. За этим четвертым гротом имелся еще один, естественный, более укромный и весь заросший сырым мхом; в нем царила такая прохлада, что здесь, как говорили, можно было в один час закоченеть даже летом. Однако именно на него-то и пал мой выбор: он не был виден с террасы, и я могла спокойно посидеть здесь несколько минут. Кроме того, мне была приятна прохлада, облегчавшая жгучую головную боль.

Присев на бортик бассейна, я загляделась на свое отраженное в воде лицо; имея слабость находить его красивым, я однако хорошо понимала, что бурная жизнь при Дворе не замедлит окружить морщинками огненные глаза, которые так нравились Королю, и отметить увяданием гладкую доселе кожу. Я меланхолично улыбнулась своему отражению — последнему, уже готовому растаять, отблеску молодости.

Черная глубь воды напомнила мне реку в Мюрсэ и, непонятно отчего, гибель брата Констана; пребывая в печали, я всегда думала о такой смерти как о счастливом избавлении; слеза, упавшая в бассейн, на миг разбудила водную гладь, и мне почудилось, будто надо мною склонился призрак.

шепнул сзади чей-то проникновенный голос.

На пороге моего грота стоял давешний человек в сером плаще; я взглянула на него спокойно и, что самое странное, без всякого удивления, не встала, не сделала реверанса, — мне показалось это в данном случае неуместным.

Итак, я осталась сидеть рядом со своим отражением, на бортике водоема; подойдя ко мне, мужчина медленно продолжал:

Я улыбнулась, вспомнив автора этих стихов, старого Тристана Отшельника[51], друга Скаррона, иногда появлявшегося у нас на улице Нев-Сен-Луи; сам поэт был грязен и груб, однако строки из его «Прогулки двух влюбленных» звучали не хуже стихов Расина и уж конечно пришлись как нельзя кстати этим утром, в маленьком гроте Сен-Жермена.

Король сел подле меня на край бассейна и склонился к воде.

— Вам очень идет улыбка, — сказал он моему отражению.

— А вам очень идет заря, — ответила я, в свою очередь обращаясь к нему через зеркало воды. — Я и не знала, что вы декламируете стихи, — добавила я, стремясь развеять чары, мало-помалу овладевающие нами обоими.

— О, я знаю наизусть тысячи стихов, даже целые пьесы. Разве вы не слышали, что я иногда играю на сцене?

И в самом деле, черная гладь посылала мне образ лицедея тридцати пяти лет, столь величественного в своем завитом парике и просторном сером плаще, скрывавшем серебристый камзол, лицедея, который каждодневно играл роль пресыщенного монарха и героя-победителя.

— По правде говоря, — задумчиво промолвил он, — я не знал, что вы такая ранняя пташка.

Боясь оставить его в этом заблуждении, я начала было объяснять, в чем дело, но он прервал меня:

— Мадам, я ни о чем не спрашиваю. Но известно ли вам, что здесь нельзя провести и часа, не замерзнув? Желаете проверить или же пойдем беседовать куда-нибудь в другое место?

— Мне нравится глядеть на эту воду, — сказала я.

— Это мертвая вода.

— О нет, это спящая вода.

Наступило долгое молчание. Мне следовало бы встать и уйти, но что-то мешало — то ли сковавший меня холод, то ли изнеможение от бессонной ночи, то ли уверенность, что через два месяца я покину Двор. Я не могла отвести глаз от двух наших почти слившихся отражений. Черная дама, серый кавалер…

— Это верно, — сказал Король. — Госпожа де Монтеспан напоминает мне бурный поток, вы же более похожи на спящее озеро.

— Сир, — возразила я, — это сравнение достойно «жеманниц», чей язык вы так презираете.

Он рассмеялся, и звук этот смутил стылую воду. Я вздрогнула.

— Мадам, вам холодно!

Он распахнул свой плащ и накинул на меня его край. При этом он положил руки мне на плечи и не спешил убрать их. В тот миг я и поняла, что погибла и что сама этого желала. Последний раз я обратила взгляд к источнику, затем смежила веки, — так дети закрывают глаза в простодушной уверенности, что станут невидимыми.