— А кто из них симпатичней? — с интересом спросила Сисси.
— Тебе придется дружить с твоими чудными даффилдовскими собачками, девочка. Все остальные или зануды, или дураки набитые.
— Жалко, что нет Билла Дженнингса и Хэнка Джонсона, — сказал я.
— Мне тоже жаль, малыш. Но Джо ангажировал их в Вест-Энд, и благодаря этому они в сентябре смогут возвратиться в Америку. За последние два-три года это единственные друзья, которых я завел среди коллег. Некоторые из вас… — тут он перевел взгляд с меня на Сисси, словно нас тут была целая толпа, — кажется, считают, что мне друзья не нужны. Конечно, мне не нужны добрые, старые приятели, которые вовсе не добрые, не старые и не приятели, но я люблю, когда рядом со мной есть человека два, с кем можно поговорить, в отличие от дураков и прихлебателей, вроде тех, что толкутся вокруг Томми Бимиша: слетаются к нему, словно мухи на мед.
— А что с Томми Бимишем? — спросил я.
— Он в полном расстройстве после тех неприятностей, — мрачно ответил дядя Ник. — Но Джо сказал мне, что он готовит новый скетч и собирается ехать по центральным графствам, Йоркширу, северо-западу и Шотландии. Рад сообщить, что мы с ним нигде не встречаемся. Да, малыш, пока не забыл. Когда увидишь утром Сэма, Бена и Барни, предупреди их, что после обеда мы прогоним «Исчезающего велосипедиста», — мы уж его порядком забыли.
— А как номер с двумя карликами, дядя?
— Я еще не перешел к чертежам, малыш. Ну, тебе завтра вставать рано, так что иди лучше спать.
Понедельник был дождливый — так бывало почти всегда, когда мне приходилось рано вставать, — и хотя весна уже началась, Ливерпуль казался огромным, хмурым и неприветливым. Все наше имущество было благополучно доставлено; я предупредил Сэма, Бена и Барни о дневном прогоне «Велосипедиста», потом, выпив отвратительного кофе, точно зачерпнутого со дна Мерси, послонялся в ожидании оркестровой репетиции и дяди Ника. Поскольку он опаздывал, я мог поглядеть на всех остальных. Ведь в конце концов нам многие месяцы предстояло выступать вместе.
Ни Даффилда, ни его собачек я не видел, из их группы была только усталого вида женщина, как мне сказали потом, сестра Даффилда, которая и делала всю работу. Появилась Нони Кольмар со своим дядюшкой Густавом; он кивнул мне, а она показала язык. Монтана и его жена, подававшая ему инструменты, когда он играл, балансируя на большом металлическом шаре, оказались скучной парой, — им скорей подошло бы держать небольшую гостиницу. Лотти Дин, лет пятидесяти, с рыжими крашеными волосами, была похожа на линкор, а вокруг нее, как эсминец вокруг дредноута, беспокойно кружила маленькая, тощая и бледная женщина, к которой Лотти обращалась всегда одинаково: «Этель! Ради Бога…»
Братья Лаусон, Берт и Тэд, прилизанные и причесанные на прямой пробор, были одеты в зеленые полосатые костюмы, розовые рубашки, оранжевые штиблеты и напоминали парикмахеров. Правда, должен признаться, что в ту минуту, когда мне пришло в голову это сравнение, настроение у меня было кислое. Тут как раз появились дядя Ник и Сисси, и я сказал им, что вся эта компания меня не слишком вдохновляет.
— Обычные середняки, — заметил дядя Ник. — И приехали развлекать зрителей, а не тебя, малыш.
— Дик все мечтает о своей Нэнси, — сказала Сисси. — Или о Джули Блейн. Вот в чем его беда.
— Ладно, хватит болтать. — Дядя Ник, с переписанными ногами под мышкой, собирался уже занять сцену, но с неудовольствием обнаружил, что «Три-Рэгтайм-Три», все втроем, завладели вниманием дирижера и шестнадцати оркестрантов. Дядя отступил, проклиная их.
— И вы здесь, мистер Оллантон? — Подошедший представился мне и Сисси как Отто Мерген, аккомпаниатор и менеджер Лили Фэррис (я слышал о нем от Джо Бознби); дядя Ник только кивнул ему и занялся своей сигарой, несмотря на запретительные надписи. — Мисс Сисси Мейпс? Да, разумеется. Мистер Ричард Хернкасл? Очень приятно. Племянник мистера Оллантона, желающий стать художником, не так ли? Да, он говорил нам о вас. Лили наверху у себя, но сейчас спустится. Как вам нравится Ливерпуль, мисс Мейпс?
— Он ей не правится, Мерген, — ответил дядя Ник, все еще пребывавший в плохом настроении. — И мне тоже. Хотя дела здесь должны идти неплохо.
— Я тоже так думаю. — Он добавил что-то еще, но говорил так тихо, что ничего не было слышно, потому что в этот момент загремел оркестр, и три молодых американца принялись за дело: толстяк играл на рояле, высокий — на саксофоне, а тот, что был среднего роста, начал не то петь, не то кричать.
— Что за вой и грохот! — не сказал, а прокричал дядя Ник. Но именно в эту минуту шум вдруг прекратился, и все услышали его слова. Кое-кто засмеялся, но не на сцене: там вся троица посмотрела в нашу сторону. Пока пианист и саксофонист спорили с дирижером, певец решительно направился к дяде Нику и свирепо прорычал:
— Кто назвал это диким воем?
— Я, — спокойно ответил дядя Ник. — И могу повторить, если желаете: что за дикий вой! — Он перекинул сигару в другой угол рта, слегка наклонил голову и бросил на парня такой взгляд, что у того гонор как рукой сняло. В облике дяди Ника было что-то необыкновенно устрашающее.
— Вы просто староваты для новой музыки, папаша.
— Я вам не папаша! — сердито сказал дядя Ник. — И нечего занимать оркестр на все утро. А что касается вашей новой музыки, то год назад я выступал с братьями Хеджес и Джекобсеном, которые привезли ее сюда. И это тоже был дикий вой и грохот.
— Давай продолжать, Маркус, — позвали со сцены.
— Да поскорее заканчивайте, — добавил дядя Ник и махнул рукой, отгоняя его.
— Не хотел бы я с вами поссориться, мистер Оллантон, — негромко произнес Мерген. — Но не отойти ли нам подальше? Лили вот-вот спустится.
Мы ушли из-за кулис, освещенных ярко-белым светом, и оказались на маленькой площадке лестницы, ведущей вниз, к служебному входу. Двери были распахнуты настежь так же, как и окно за сценой, где был сложен наш реквизит, и в них вливался дневной свет; он как-то странно смешивался со светом двух электрических лампочек — красной и желтой. Получалось какое-то удивительное смешанное освещение — такого мне еще не приходилось видеть, — когда даже знакомые лица дяди Ника и Сисси показались мне необычными и мрачными. Что касается Мергена, то я с первой же минуты почувствовал в нем что-то зловещее, и теперь, когда мы стояли рядом и можно было рассмотреть его поближе, впечатление это еще усилилось: он выглядел как олицетворение порока.
Это был человек без возраста, он мог сойти и за хилого человека лет сорока пяти и за шестидесятипятилетнего бодрячка; рыхлый, полноватый, глаза и волосы какого-то оловянного цвета, лицо желто-серое, но толстогубое, с выпяченным, как у куклы чревовещателя, ртом. Говорил он медленно и негромко, без всякого акцента, но очень старательно, как обычно говорят по-английски образованные иностранцы. (Позже дядя Ник сказал мне, что Мерген родом откуда-то из Прибалтики.) Голосом и явным желанием польстить он напоминал некоторых проповедников и священников; из него мог бы выйти миссионер какой-нибудь древней и жестокой религии. И главная ирония судьбы (правда, я узнал это много позже) заключалась в том, что Отто Мерген не только много лет аккомпанировал звезде английского варьете, но под другим именем сам сочинял те наивные, девические, сентиментальные и типично английские песенки, которые в исполнении Лили стали там популярны. Такие же песенки мне предстояло услышать позже, в войну: их ревели в кафе за линией фронта.
Лили Фэррис появилась в сопровождении молодого человека, похожего на перепуганного белокурого кролика. Звали его Альфред Дансоп, и он, по подсказке Лили, пригласил нас всех на ленч в гостиницу «Адельфи». После этого, оставив его с Сисси, мы вчетвером отправились на репетицию. Дядя Ник уступил Лили очередь. Мерген разложил ноты по пультам и пошел к роялю, освободившемуся после рэгтаймеров. Лили поговорила с дирижером, который, по-видимому, хорошо знал ее номер, Мерген взял несколько аккордов, и они управились за десять минут — опытные, собранные и быстрые. Дядя Ник всегда терял терпение с дирижерами, не выдержал он и на этот раз и, сказав мне, чтобы я сам справлялся с этим тщеславным болваном, размашистым шагом ушел за кулисы. Когда я освободился, оказалось, что Мерген ждет меня; он сказал, что остальные поехали в «Адельфи» на машине Альфреда. Дождь перестал, добавил он, и если я ничего не имею против, мы с ним можем прогуляться до гостиницы, где они с Лили остановились.
