Все снова зааплодировали, и когда Перкс, держа ящик высоко над головой, торопливо вышел, публика начала расходиться.
— Ты была очень хороша, Джули, — сказал я.
— Спасибо, Дик. — Она понизила голос. — Но ты скажи мне, как же он собирается это сделать.
— Я бы сказал, если б знал. Но я не знаю. Знаю только, что он раньше этот фокус уже делал и не слишком высокого о нем мнения. Может быть, потому, что не сам его изобрел. Дядя Ник предпочитает фокусы собственного изобретения.
— Зная твоего славного, доброго дядюшку Ника, держу пари, что это именно так. О, Томми зовет нас. Да, Томми, дорогой?
— Я не тебя зову, дорогая. Это для гэнгадановцев. — Он повернулся ко мне. — Касательно олдермена Фишфейса. План завтрашней операции давно готов. Вечером приходи в мою уборную, я объясню, кто что должен делать. Скажешь Нику и этой дурочке Сис. Ладно? Только не в перерыве, чтоб не было спешки, а после конца представления.
Я понимаю, что ныне, в мире, столь неузнаваемо деловом и переменившемся, тщательно продуманный розыгрыш, который мы устроили олдермену Фишблику утром в среду в Берманли, может показаться ребячеством, недостойным шестерых или семерых взрослых актеров. Но в защиту этого можно привести три аргумента. Во-первых, в те дни еще жива была традиция театральных розыгрышей, восходящая ко временам Тула и Генри Ирвинга, когда он еще не стал великим и важным. Во-вторых, олдермен Фишблик, представления не имевший о мюзик-холлах, постоянно выступал с публичными нападками на них. В-третьих, такие актеры варьете, как Томми Бимиш и дядя Ник, радовались всему, что нарушало монотонность и скуку этих зимних дней, когда погода уже не позволяла им играть в гольф или совершать экскурсии на новой игрушке — автомобиле. Дядя Ник не раз говорил мне, особенно в счастливые часы, когда он бывал увлечен новой работой, что главная причина, почему многие звезды беспробудно пьют или очертя голову бегают за женщинами и наживают себе неприятности, состоит в том, что после вечернего оживления и подъема их невыносимо гнетут эти пустые дни в городах, от которых с души воротит. Берманли был одним из таких городов; погода в ту неделю стояла прескверная. Рождество то ли уже наступило, то ли еще нет, но повсюду торчали хлопья снега из ваты и потрепанные Санта-Клаусы; вот мы и устроили специальное представление для олдермена Фишблика, агента по продаже недвижимости. Штаб-квартиру по проведению операции — теперь, кажется, это называется так — мы разместили в баре неподалеку от контор Филипса и Фишблика, агентов по продаже недвижимости и аукционистов, поэтому мы знали все, что там происходит; и я теперь попробую увидеть это странное утро глазами бедного Фишблика.
Было пасмурно, дождь со снегом шлепал по стеклам, и Фишблик, накричав на свою секретаршу мисс Клит и выбранив мальчишку-конторщика, которому он предложил шевелить мозгами или убираться вон, принялся от нечего делать изучать список недвижимости, которую Филипс и Фишблик продавали или сдавали в аренду. Первым в списке стоял Хикерстон-Холл — имение огромное, дорогое и обременительное, как белый слон, потерявший свою белизну; оно пустовало уже более двух лет, и Фишблик, очевидно, снова ломал себе голову над тем, как же с ним быть, когда ему доложили о приходе мистера и миссис Примп, желающих видеть его по весьма срочному делу.
— Олдермен Фишблик, — сказал мистер Примп, крепко пожимая ему руку, — вы, наверное, слышали обо мне — Примп, чайная торговля, Минсинг-лейн. Да, Примп с Минсинг-лейн — это я. — У него была клочковатая борода, пенсне и высокий, срывающийся голос. (Когда Томми Бимиш старался, он бывал великолепен.) Миссис Примп, в мехах и под вуалью, была холодна и элегантна, и при взгляде на нее вы сразу понимали, что это очень богатая женщина, — Джули не раз приходилось играть такие роли.
— Ну-с, поговорим о Хикерстон-Холле, — сказал мистер Примп. — Я подумываю удалиться от дел, и вчера мы с миссис Примп осмотрели Хикерстон-Холл — снаружи, разумеется, — и миссис Примп он сразу поправился, не правда ли, дорогая?
Мне кажется, из него можно что-то сделать, — сказала миссис Примп глубоким контральто, богатым, как и ее наряд. — Но, конечно, мы должны осмотреть его как следует…
— Естественно, естественно, миссис Примп, — ответил Фишблик, стараясь не выдать своего волнения. — Превосходное имение… и не исключено, что я смогу сделать вам некоторую скидку с продажной цены…
Мистер Примп отмахнулся:
— Примп с Минсинг-лейн не торгуется, — заявил он. — Главное, когда вы можете показать нам дом? Предупреждаю вас, Фишблик, что к вечеру мы должны вернуться в Лондон.
— Мы можем поехать немедленно…
— Невозможно. Но если вы зайдете за нами в половине третьего в гостиницу «Мидлэнд»…
— Конечно, мистер Примп, я договорюсь, чтоб была машина…
— А до тех пор, — произнесла миссис Примп еще более низким голосом, — вы должны ознакомить нас со всеми подробностями…
— Я как раз собирался это сделать, миссис Примп. — Фишблик был до того взволнован, что никак не мог отыскать бумаги. — A-а, вот они. Отличное приобретение для человека со средствами…
— Мистер Примп — человек с большими средствами, олдермен Фишблик, — холодно сказала миссис Примп.
— Люблю вести дела вот так, — и мистер Примп ударил ладонью по столу, сквозь очки сверля глазами перепуганного Фишблика. — Значит, в половине третьего в гостинице «Мидлэнд». И не заставляйте меня ждать. Спросите у кого-нибудь с Минсинг-лейн, кто такой Примп. Я не люблю толочь воду в ступе. Сказано — сделано!
— Да, мистер Примп. Я уверен, что вам…
— Всего доброго, — сказал мистер Примп резко. — Пойдем, дорогая. Не провожайте нас, Фишблик. Вам надо подготовиться.
Спустя пятнадцать минут, когда Фишблик все еще пытался выяснить финансовое положение Примпа с Минсинг-лейн, доложили о приходе полковника Слоумена. Это был высокий, темноволосый, внушительного вида мужчина, чем-то напоминавший лорда Китченера, только помоложе. Он явился в сопровождении дочери (Сисси на этот раз была одета скромно и не накрашена) и сына — это был я с большими светлыми усами, которые дядя Ник сделал из крапе; себе он тоже наклеил усы, длинные и черные. Во время этого спектакля в честь Фишблика я случайно узнал, каким хорошим актером мог бы стать дядя Ник.
— Я полковник Слоумен, бывший шеф полиции в Пенанге. А вы тут, как я понимаю, агенты по продаже Хикерстон-Холла? Ну-ну, дорогой сэр, или да, или нет. Если нет, так прямо и скажите, у меня мало времени.
— Да, полковник Слоумен, да. Вы хотите осмотреть дом?
— Разумеется, хочу. И мои дети тоже хотят. Мы не собираемся покупать дом, не осмотрев его. Вы что, меня за идиота принимаете?
Ошеломленный Фишблик встал и вышел из-за стола. Он был рыжеватый, длинноносый и тонкогубый человек с глазами, несколько напоминавшими распространенные тогда стеклянные затычки для пивных бутылок. — Я могу немедля доставить вас туда, полковник Слоумен…
— Нет, не можете. У меня свидание с лордом-лейтенантом. Старый друг. Единственное время — сегодня днем. Зайдите за нами в половине третьего. Гостиница «Каунти».
— Боже мой! — Фишблик был в отчаянии. — Боюсь, что я… к сожалению…
— Это еще что такое? — загремел полковник Слоумен. — Если вы не желаете продавать имение, то так и скажите. «Боюсь, что я…» Великий Боже, неужели в этой стране не осталось ни одного делового человека!
— Просто я хотел бы перенести на другое время, кое-какие дела, — начал растерянный Фишблик.
— Перенести на другое время! Что за вздор! Я серьезно интересуюсь этим имением, и не мне вам говорить, что оно уже давным-давно объявлено к продаже, и если вы вообще заинтересованы в том, чтобы его продать, то покажите нам дом сегодня же, для чего зайдите за нами в гостиницу «Каунти» ровно в два тридцать. Ваши дела меня не касаются, у меня свои планы. Ровно в два тридцать в «Каунти». Дети, за мной!
Фишблика бросило в дрожь: он пошел за нами, пытаясь объяснить, что и почему он должен перенести на другое время, но дядя Ник не стал слушать и отмахнулся.
