— Я слыхала, что они рассчитывают попасть в пантомиму, — сказала Сисси. — Речь об этом шла давно, и сейчас, может быть, они уже договорились.
— Наверно. А Дику это, видимо, не очень понравится, правда, Дик? Ну-ну, не краснейте.
— Я не краснею, — ответил я, и уверен, что так оно и было. Сисси хихикнула, и я вскипел. — Послушайте, вы это бросьте, обе…
— Что бросить, дружок? — мягко спросила Джули.
— Ну хорошо, я вам все расскажу. На прошлой неделе я встретился с Нэнси Эллис в картинной галерее, а потом мы вместе пили чай и все время ссорились.
— И поэтому она представила вас своей сестрице?
— Мне не очень-то нравится ее сестра, а этого зануду Хадсона я просто не выношу. Амброз и Эсмонд куда приятнее.
— О, Дик! — воскликнула Сисси. — Будь осторожен. Не забывай, ты ведь очень хорошенький.
— По-своему, пожалуй, да, — согласилась Джули, разглядывая меня, словно впервые увидела. — Хотя, по правде сказать, мне это как-то в голову не приходило. Но наше мнение все равно не в счет. Важно, что об этом думает его крошка Нэнси.
— Бьюсь об заклад, мисс Блейн, она уже давно имеет на него виды.
— Вероятно. А ведь она с перчиком. Как вы считаете?
Тут мне на помощь пришел старый официант, он переменил тарелки и этим дал мне передышку.
— Бедняга Баррард до хрипоты распинался перед Барни и этой Кольмар… — начал я, как только официант отошел. Но их невозможно было отвлечь.
— Если ей не нравится сцена, то она, вероятно, хочет выйти замуж. Вы как полагаете, мисс Блейн?
— Конечно. И должно быть, за кого-нибудь из знакомых, а он и не подозревает, что она имеет на него виды. Он старше ее, и намного, и, безусловно, богат…
— Например, Джон Рокфеллер, — мягко сказал я. — Сначала вы говорили, что она имеет виды на меня. А теперь уже на кого-то другого. Вы сами не знаете, что несете. Давайте-ка переменим тему.
— Мел можем поговорить о тряпках, — сказала Джули, смерив меня взглядом. — Не о ваших, разумеется, а о своих.
— Кстати, мисс Блейн, я давно хотела спросить, где вы покупаете вещи, — с искренним жаром сказала Сисси.
Джули сразу смягчилась, и до конца ужина они серьезнейшим образом говорили о тряпках.
— Мне что-то не хочется больше сидеть. Тут так мрачно, — сказала Сисси. — Может, нам пойти прогуляться, Дик?
Видя, что я колеблюсь, Джули поспешно сказала:
— Конечно, идите, почему же нет. А я лягу в постель и почитаю. У вас есть что-нибудь?
У Сисси, разумеется, ничего не было, а я сказал, что у меня есть несколько книг.
— Вряд ли вы захотите читать о ранних английских акварелистах…
— Конечно нет.
— У меня есть еще карманное издание «Виллы роз» Мэйсона.
— Это уже лучше. Я читала ее года три назад и все перезабыла. Занесите мне ее, будьте ангелом… Мой номер — двенадцатый.
— Я пойду оденусь, Дик, — сказала Сисси. — Не знаете, на улице холодно?
Мы все направились наверх. Потом я оставил их, сбегал в свою холодную, как ледник, комнату, взял Мэйсона и постучал в дверь двенадцатого номера. Это была большая комната, освещенная одной-единственной лампой. Кругом все было разбросано, вещи Томми и Джули валялись вперемешку, и стоял сильный запах виски и сигарет. Я отдал ей книгу.
— Закройте дверь на минутку, только на одну минутку, — шепнула она. А когда я вернулся, тихонько прикрыв дверь, прибавила: — Идите сюда.
Мы стояли почти вплотную, и тут вдруг она улыбнулась и прошептала:
— Значит, я его мучаю. Мучаю славного серьезного мальчика, который этого терпеть не может. Что ж, мне очень жаль. Вы видите, как мне жаль.
Я обнял ее раньше, чем понял, что делаю, она тоже обняла меня и прильнула всем телом; потом мы начали целоваться; и ее язык, заостренный, твердый, подвижный, с силой прижался к моему. Я никогда не испытывал ничего подобного и не встречал такого волнения у других, но еще через мгновение она огромным, почти истерическим усилием вырвалась из моих объятий:
— Нет, нет, нет. Ради Бога, уходите, уходите. Скорее уходи… Иди же.
Когда ко мне спустилась Сисси в длинном пальто и огромной шляпе, в которой она выглядела на редкость нелепо, я все еще не мог справиться с волнением и прийти в себя. Мы молча вдыхали холодный ночной воздух, пропитанный запахом моря. Прохожих было мало, движения никакого, мы шли куда глаза глядят, бездумно проходили улицу за улицей, из резкого света фонарей вступали в длинные полосы тени; изредка слышались шаги и случайные звуки голосов. В своем наряде Сисси могла только мелко семенить и тяжело висла у меня на руке.
Сквозь толстую ткань ей непонятным образом передалось волнение, которым я был охвачен.
— Что было, когда ты отнес ей книгу? — спросила она с какой-то тихой грустью.
— А ты как думаешь? Конечно, ничего.
— Нет, не ничего. Но не слишком много, ведь у вас совсем не было времени. — Она помолчала. — Джули очень увлечена тобой — правда-правда, — хоть и притворяется, что нет. Но я-то вижу.
— Значит, ты видишь больше, чем я.
— Конечно, глупыш. Пусть я неученая, — так оно и есть, — но уж в этом-то разбираюсь. Только не забывай, что говорил о ней Ник. И если уж не можешь не мечтать о женщинах, то лучше думай о своей Нэнси.
— Но это же не я, а вы сами — женщины — никак не можете слезть с любимого конька, Сисси.
— Верно, Дик, я знаю. Так уж мы устроены. — Она не вздохнула, — вздыхают вообще только в романах, — но как-то слабо и печально охнула. — Фу-ты, черт! Субботний вечер! Сколько себя помню, всю жизнь ненавидела субботние вечера. Потому я так и взъелась на Ника, за то, что он удрал и оставил меня одну. Больно нужен мне этот сэр Алек, как его там, со своим домом… Просто неохота сидеть одной в этой гнусной, промозглой шотландской гостинице, да еще в субботний вечер.
— Но ты же не одна.
Ну, не совсем, это верно. Спасибо тебе, Дик, милый. Я так благодарна за эту прогулку. Ведь я знаю, тебе не хотелось идти. Я очень люблю тебя, Дик. Пойдем-ка теперь в другую сторону.
Мы повернули и вышли на широкую террасу. Одна сторона ее была застроена высокими домами, а там, где мы шли, домов не было, только узкая аллея между деревьев.
— Здесь лучше. — Сисси чуть повеселела, хотя все еще казалась маленькой и грустной. — А знаешь, тебя еще один человек любит, даже очень, только на свой лад. Ты ни за что не поверишь, если судить по его разговору… Да, да — твой дядя Ник.
— Ну, не очень-то он это выказывает.
— Так ведь это же в его духе, понял? Уж кто-кто, а я-то знаю. Давай присядем на минутку. Скороход из меня никудышный. Уже выдохлась.
Я не заметил скамейки, а она увидела.
— Ты так скоро замерзнешь, — сказал я, когда мы сели. — А сесть поближе мешает шляпа.
— А я ее сниму. — И начала отшпиливать шляпу. — Вот, гляди.
Она взяла шляпу в левую руку, а правую, с которой таинственным образом исчезла перчатка, положила мне на плечо, потом прислонилась ко мне и погладила по щеке.
— У меня к тебе просьба, Дик, — тихо сказала она. — Я такая несчастная. Исполнишь? Я не про любовь… Ты не подумай — это совсем другое. То, чего у меня никогда не было. Дик, пожалуйста, обними меня и прижми к себе, вроде я тебе очень нравлюсь, но больше тебе ничего не надо… Просто будь нежным и ласковым. Пусть не по-настоящему, а как будто… Пожалуйста… всего один разочек.
Она прижалась щекой к моей щеке, я обнял ее и начал целовать лицо, дрожащие веки, губы — вкус их мне не понравился, как и крепкий запах ее духов. Потом она плакала и, всхлипывая и глотая слезы, лепетала:
— Мне иногда так страшно, что со мной будет? Он меня не любит, только берет, когда ему захочется… А я его люблю — правда, не всегда, бывает, что и ненавижу… Да что толку?
Все это продолжалось до тех пор, пока я не сказал, что пора возвращаться. И левый борт моего пальто еще несколько дней отдавал ее духами.
В постели я постарался стереть из памяти этот день и начал читать книгу С. Дж. Холмса «Заметки о науке живописи», которую купил у букиниста в Эдинбурге за три шиллинга шесть пенсов. Но я никак не мог заснуть над ней, и в конце концов пришлось встать и потушить свет. А потом, конечно, пошли всякие мысли и воспоминания.
