Новая семья отца — веду себя с ними вежливо. Горюющая вдова — по многим приметам, красивая когда-то женщина, мой отец обладал хорошим вкусом. Сводные брат и сестра. Внешне мы немного похожи. Я испытываю к ним некий вид человеческой теплоты. Они — пожалуй, нет. Сосредоточены на себе и собственных переживаниях. И я для них — посторонняя.

Прибываю в Москву в полдень. Спускаюсь в метро. Словно сквозь плотный покров продираюсь сквозь гудящую толпу. Каждый — личность, каждый что-то значит, каждый о чем-то мечтает, уклад мыслей некоторых, быть может, созвучен мыслям и желаниям моим. Каждый горюет и радуется, чувствует то же, что и я… каждый, так же как и я, — одинок и единолично встречает превратности жизни. Но для меня все они вместе и по отдельности — ничего не значат. Они лишь ходячие тела, все они — преграда на моем пути.

Из подземки я вырываюсь на улицу. Шагаю. Припадочное проявление весны нарастает с каждым часом. Шум, птичий гвалт содрогается в моих перепонках. Впечатываю свой шаг в асфальт. Я знаю, что не дам просто так отцу своему в памяти моей растаять. Он станет бумажным — постепенно и неспешно перетечет на белые листы и там станет значительным, оставшись для всех — невидимым. Слезы застилают мои глаза. Плакса — я плакса-вакса…

Тарабаню в дверь: «Это я! Впусти Ядвига!» Открывает нарядная до невозможности.

— Ты чего? — без приветствия, видя меня зареванную, спрашивает она.

— Хочу замуж! — заявляю с порога и прохожу в квартиру.

— Да ладно! — оторопело произносит Ядвига. Секунду-другую переживает эту новость, после оживляется. Весть эта кажется ей забавной. — Ага! А тебе какого мужа надо?

— А сама как думаешь?

— А… ну умного, богатого, красивого?

— Ну да… и чтобы групповой секс не предлагал!

— Это еще почему? — вдруг искренне удивляется Ядвига.

— Надоел… — выдыхаю я.

— М-да… Ты, да с таким настроением… Бурелом… — молчим, стоим и смотрим друг на друга. Ядвига чувствует, как внутри меня все — неладно.

— Ты куда нарядилась? — спрашиваю я.

— Вчера познакомилась с одним известным телеведущим, и сегодня какая-то закрытая тусовочка, — достает из сумочки пригласительные. — Вот: «Празднование дня рождения Вашей любимой радиостанции!» Хочешь, пойдем вместе?

Идем вместе. «Закрытая тусовочка», как и большинство подобных мероприятий, оказывается полной скучищей. По крайней мере для меня. Толпища неприкаянных, со скукой, разлитой по лицам. Дрянное мое настроение спасает халявное виски. Ядвига вертится как дура, смеется как еще большая дура, этим немудреным способом она старается понравиться этому ведущему. На хрен ей это надо, мне — не понятно, но старания ее этим самым ведущим незамеченными не остаются. Нуда черт с ней. За мной неотрывно следует приятель ведущего — его то ли кличка, то ли фамилия Гном. Имени не запомнила.

Гнома мне представили как важного человека, занимающегося компьютерным бизнесом. Он — высокий, полноватый, с довольно неприятным выражением лица, пытается за мной ухаживать. Таскается за мной повсюду, просто не спускает глаз, вдобавок услужливо носит женскую сумочку Ядвиги на плече — короче, выглядит не очень.

Встречаю какого-то своего знакомого, начинаю к нему — ластиться. Облизываю мочку его уха. В этой толпе, стоя под разлапистым фейерверком, в этот праздничный час сумрачное мое сознание выдает реакция, дескать, мне чертовски нравится этот человек и, возможно, между нами вдруг… Мы теряемся в толпе. Увы…

Кончается тем, что я, Ядвига и ее телеведущий почему-то едем к Гному в гости. Там выпиваем еще. Как-то под шумок Ядвига со спутником — исчезают. Я остаюсь с Гномом наедине. «Вот только секса мне сейчас не хватало!» — думаю я, располагаясь на диване поудобней.

— Что-нибудь еще выпьешь? — спрашивает Г ном.

— Да пожалуй, уже достаточно.

Он садится на маленький пуфик у меня в ногах, смотрит на меня. То ли разглядывает, то ли любуется. Вдруг спрашивает:

— Чем ты занимаешься?

— Пишу романы, — на голубом глазу выдаю ему я.

— О, сейчас все пишут. Особенно женщины. Это — модно…

— Последнее мое произведение написано в лучших традициях постмодернизма, — без запинки после небольшой паузы говорю я.

— Мда… Как интересно? И о чем он?

— Это слишком сложно рассказать и вообще, там, в моей книге, все написано.

— Что ты имеешь в виду, говоря «постмодернизм»? — продолжает умничать Г ном.

— Знаешь, в определениях я не сильна. Я знаю, что это такое, но сформулировать мне… тяжело…

Гном вдруг медленно и доверительно придвигается ко мне ближе, берет меня за лодыжки. Нежно и ласково, смотрит мне в глаза. Гладит мои ноги. Постепенно. Осторожно, словно не желая испугать добычу, руки его исследуют мои секретные места. А сам говорит:

— Постмодернизм… практикует открытый ретроспективизм. Это эклектическое обращение к традиционным художественным формам. Сопоставляя их необычным способом, постмодернизм создает своеобразную театрализованную эстетическую среду. В которой нередко присутствуют элементы иронии и гротеска.

— Да. Да… Именно так… — говорю я, откидываясь на спинку дивана и приглашающим жестом раздвигаю ноги. Пальцы Гнома окунаются в мои выделения. Раскачиваю бедрами — мое ли опьянение, его ли серьезный взгляд и похотливые движения рук, контрапункт его речи и действий возбудили меня. Возвратили к жизни, заставили дышать! Хотя бы на короткие два-три часа.

Он снимает с меня платье. Ощупывает везде:

— Какая ты красивая! — расстегивает ширинку.

Я вижу, что он уже порядком возбужден.

Начинаю сосать. Удобный для минета член. Не знаю, как так получается, но как-то удобно брать его в рот, прихватывать легонько зубами, облизывать, дразнить языком, заглатывать глубоко и, задерживая дыхание, ощущать вкус его плоти.

Гном поднимает меня. Ставит раком, начинает трахать. Забивает меня хуем в глухое забытье, фарширует своей плотью, вытесняя последние остатки того, что было чистого во мне. Привычная сладость охватывает мое тело, тихо поскуливая, я кончаю.

Моемся. Гном идет меня провожать. Поздно. Довольно холодно. Около моего дома ремонтируют дорогу. Стоит оглушающий шум. И вдруг на меня нападает пьяная истерика. Я смотрю на Гнома и понимаю, что, блядь, видеть его рожу не хочу! Мне начинает казаться, что сейчас, после совокупления, он слишком уж доволен. Слишком истекает благостью. Он гладил мою жопу и говорил:

— Никогда у меня не было девушки красивей!

И я ему верила… Я верила в то, что опять продешевила! Я верила в то, что я — круглая дура! Подобным типам девки даром не дают! Из-за этого, просто так ли, либо в связи с предшествовавшими событиями, но в этот день и в этот час Гном мне — противен! Я вдруг начинаю в голос реветь. Он смотрит на меня настороженно и испуганно. Струи черной туши стекают по моему лицу. Нет ничего противнее пьяной женщины в истерике. В этот час я именно такая. Я реву. Я ору! Голос мой, утробный вопль расстрелянной росомахи, соединяется с грохотом отбойных молотков, которыми рабочие дробят асфальт. Мой стон долетит, надеюсь, до Бога. Или хотя бы ангелы… Ангелы суровые, если Господь глуховат, то, пожалуйста, вы! Вы должны меня услышать! Услышать меня и понять. Понять и услышать, что из объятий ваших душистых и зефировых я вырываться не хочу!

Если бы меня позвали на ток-шоу какое-нибудь популярное и спросили бы: «Что делать, если возникает нормальная потребность в родном человеке?» Моим ответом — было бы: «Не знаю». Я пробовала различные варианты — так и эдак, — но везде — ошибалась. Я понимаю, что не общество тому виной — это особенность моей личностной психологии. Возможно, даже душевной болезни, названия которой я, увы, не знаю. Но я-то ладно, а другие? Есть ли кто-либо друг другу близкий в этом мире? Есть ли кто-либо друг другу столь родной, понимающий во всем везде и всюду. Понимающий с полуслова, с полунамека простые и сложные вещи. Не делающий вид, «дескать, да хрен с тобой, думай что хочешь», не идущий на компромисс «в чем-то ты, конечно, права, но все же…» Лично я такие альянсы не встречала. Утопия, утопия, утопия…