Дом из белого кирпича, отражая свет уличных фонарей, мягко источал желтое сияние. Глубокое и бархатное синее небо. Звезда. Одна — прозрачная и яркая. Одна. Красный огонек на шпиле антенны. Острые битумно-черные зубчики на наконечнике печной трубы. Ветка дерева — одинокая, отбрасывает колышущуюся тень на стену, покрытую тонкими трещинами. Почему невзрачный перечень предметов бывает столь красив, а человеческие отношения уродливыми?

…Непотушенный окурок брошен с балкона, кувыркаясь, достигает асфальта и рассыпается маленькими оранжево-красными искрами.

Толкнув балконную дверь, он вошел в комнату. Она уже спала. Вытянувшись ровно, на спине. Легкий храп, зарождаясь в гортани, с приглушенным рокотанием выходил сквозь полуоткрытые губы.

Он провел пальцем по ее резцам, что тонким краешком белой канвы виднелись из-под верхней губы. И едва успел отдернуть руку, как ловкий ее язык, словно ящерка юркая, метнулся к точке прикосновения и скользким движением смыл оставленный отпечаток. Губы ее сомкнулись, и голова из идеально ровного положения слегка склонилась на левую сторону. Симметричным движением рук коснулся ее закрытых глаз. Тонкие веки нервно дернулись и вдруг распахнулись — расширенные зрачки. «Я вызволил тебя из тьмы. Я подарил тебе свет», — прямо в ухо щекочущим шепотом ей сказал. Она скорчила недовольную гримасу: тонкие ниточки мимических морщинок пробежали по ее носу и лбу. С досадой издала какой-то крякающий звук и повернулась спиной. Белой, с мелкими веснушками.

К родинке, что располагалась чуть ниже лопаток, ровно на позвоночнике, припал холодным поцелуем. Слегка прихватил зубами кожу. «Не надо», — буркнула спросонья, но поздно: на ее тонкой коже уже оставлен ядовито-красный след. Легким движением его рука скользит по позвоночнику вниз. Минует колючий и острый копчик.

Опираясь на локоть, смотрит на ее лицо — на нем отражена безмятежность: в левом уголке рта поблескивает крохотная росинка вытекшей расслабленной слюны. Не ощущая сопротивления, поочередно, словно раскладываемый пластинчатый веер, он вводит в ее влагалище один палец, второй, третий, четвертый. С пятым на мгновение медлит: опасается причинить ей боль, потому действует крайне осторожно.

Получилось. Теперь дело за малым: настойчиво, но не резко двигает ладонь вверх. Слышится короткий всхлип. Опустив глаза, видит круглые ее ягодицы, чуть ниже — свое запястье, плотно охваченное браслетом ее мягких выбритых губ.

Средний палец настырно упирается в шейку ее матки. Самый любопытный изо всех — этот пальчик осторожно описывает небольшую окружность, а после упирается в еще одно отверстие. Она сонным голосом протестует: «Вытащи — немедленно!» — приказ, отданный раздосадованным голосом. Он повинуется. Освобожденную влажную руку кладет ей на шею. Чувствует узкие клавиши ее гортани. «Ну же, — недовольно произносит она, — будет что-нибудь существенное или же одна только…» — отпускает неприличное словцо. «Конечно же, будет», — заверяет он. Медленно и обстоятельно заполняет ее своей плотью. Далее следует механическое раскачивание — неторопливое и плавное вначале, оно становится резким и частым и оканчивается дробью мелких движений приблизительно минут через шесть. Готово. Она в отличие от него, горлопана, за минуты эти не издала ни звука. Встает с постели первой. В небольшом промежутке времени, пока она идет в ванную, до его слуха доносится звук слабого шлепка.

Догадываясь о его происхождении, он идет за ней следом. Так и есть: ровно посреди прихожей распластанный сгусток, состоящий из его спермы и ее выделений.

— Неряха, — ворчит себе под нос и, нарочно ступив голой пяткой в этот сгусток, превращает его в распластанную, двадцатисантиметровую полоску, с неровно смазанным финишным краем.

— Неряха! — говорит уже громче, перекрикивая струи душа.

— Нуда, — лениво отзывается она и продолжает мыться.

Требует:

— Дай мне ополоснуть пятку!

— Отвали! — отвечает она через дверь. Резким движением выключает воду, берет полотенце, выходит из ванной, минуя направленные к ней объятия, идет в спальню, оставляя его одного.

«Не слишком-то вежливо с ее стороны», — думает он. Не разжимая губ, в унисон со льющейся водой, начинает мычать не имеющую ни смысла ни гармонии никому не ведомую мелодию. Вернувшись в спальню, обнаруживает: она спит. Вытянувшись ровно на спине. Легкий храп, зарождаясь в гортани… «Надо же, какое дежа вю, словно ничего и не было», — подумал и заснул.

Но он и знать не знал: спящей она притворилась…

Пятый был брюнетом, густые брови, уголки глаз — опущены вниз. Свой большой член засовывал в меня меланхоличными движениями. Но дело не в этих приметах и не в том, был ли он хорошим или плохим, а в том, что в какое-то мгновение мне вдруг показалось, что он был тем, кто, выражаясь банально, мне подходит. Он был таким же ненормальным, как и я. Милым, странным, запутавшимся, но верившим в то, что обнаружил цель и знает, где спасение и выход. Между нами вполне могло случиться что-то хорошее, например, такие вещи, как семья и даже дети.

Я смотрела на его спящий профиль, и мне было по-настоящему приятно, что он — есть. Мне было с ним уютно, находясь рядом, я не чувствовала себя слишком одинокой, не ощущала внутреннего беспокойства. Но сила ли привычки оказалась сильнее возникших во мне эмоций либо что-то другое?

Удостоверившись в том, что он крепко спит, я вспорола ему глотку от уха до уха. Яркая кровь забила красивым фонтаном.

Бедняга издал короткий и громкий всхлип. Ему не было больно… Надеюсь…

Меня зовут… не важно, как именно меня зовут. Имя мое, настоящее, — прозаическое и широко распространенное. Ничего оно обо мне не говорит. Куда интереснее мой ник, что придумала я сама, — Нора Рай. В сочетании этом скрыты мне присущие низость и высота. Мне чуть менее тридцати лет, и я красотка. Так не только я одна считала, но так обо мне говорили. Черные волосы, синие глаза. Соблазнительные изгибы тела. Провинциалка от рождения, сознательную жизнь я прожила в Москве, где ничем особенным не занималась и ни к чему такому да эдакому не стремилась. Не то чтобы у меня не хватало силы воли, решимости и прочих черт характера. Просто любой успех казался мне не менее стандартным, что и неудача. Я во всем видела оковы. Любое занятие казалось мне добровольным рабством, принесением себя в жертву во имя чего-либо, что этой жертвы нисколечко не стоило. Любое дело было для меня сродни каннибалу, что жаждет сожрать мои легкие, сердце и печень.

В своем «нестремлении ни к чему» я не оригинальна. Таких — много. Они ходят по улицам, едят и спят, прожигают жизнь в шумных кафе и дымных клубах. Я и прожила бы одну из тысяч, одну из миллионов ничем не примечательных, скроенных по серому стандарту жизней, но для пяти я навсегда осталась последней партнершей. И это укрепляет мою глубинную веру в собственную исключительность. Я чувствую себя святой: для пятерых мужчин соитие со мной было последним.

В этот вечер, неся на своем теле брызги его крови, я обнаженной вышла на балкон. Ночь была теплая — первая декада сентября. Стояла на балконе, смотрела на металлические зубчики, венчавшие кирпичную трубу на крыше соседнего дома, и думала о том, что жизнь — невыносимо скучна. Перегнувшись через кованое ограждение, ощутила огромную тоску. Нерадостные мысли…

Я одна на балконе… Я одна в холодном мире… Скудный индустриальный пейзаж… Слезинка соскочила с ресниц и маленькой каплей для всех беззвучно и для всех невидимо упала на асфальт.