Яков онемел от изумления. Он ощупал свой нос. О, ужас! Нос оказался необыкновенно толстым, а длиной – чуть ли не в две ладони. Итак, старуха изуродовала даже его наружность! Вот почему мать не узнала его, вот почему все называли его безобразным карликом!
– Хозяин, – сказал он, чуть не плача, – нет ли у вас маленького зеркальца, в которое я мог бы посмотреть на себя?
– Молодой человек, – возразил отец серьезным тоном, – у вас не такая наружность, чтобы быть тщеславным, и вам, право, не следовало бы поминутно глядеться в зеркало. Постарайтесь отучить себя от этой смешной привычки.
– Ах, дайте мне все-таки посмотреться в зеркало! – сказал карлик. Уверяю вас, что я делаю это не из тщеславия…
– Оставьте меня в покое! У жены моей есть зеркало, но я не знаю, куда она его запрятала. Если же вам непременно хочется посмотреть на себя, то вон там, через улицу, живет цирюльник Урбан; у него есть зеркало вдвое больше вашей головы; отправляйтесь к нему, а пока прощайте!
С этими словами отец тихонько выпроводил его из лавки, запер за ним дверь на ключ и снова сел за работу. Яков же, глубоко огорченный, отправился через улицу к цирюльнику Урбану, которого еще помнил по прежнему времени.
– Здравствуйте, Урбан! – сказал он ему. – Я пришел попросить у вас маленькой услуги: будьте любезны, позвольте мне посмотреться в ваше зеркало.
– С удовольствием, вот оно! – воскликнул цирюльник, смеясь, и все посетители, которым он собирался брить бороды, расхохотались вслед за ним. – Что и говорить, вы красавец хоть куда, стройный, изящный! Шея у вас, как у лебедя, ручки, как у королевы, а нос такой, лучше которого и не найдешь. Правда, вы немного тщеславны, но так и быть, поглядите на себя! Пусть не говорят добрые люди, что я из зависти не позволил вам полюбоваться собою.
Неудержимый хохот присутствующих сопровождал слова цирюльника. Яков же между тем подошел к зеркалу и взглянул на себя. Слезы выступили у него на глазах. "Да, конечно, в таком виде ты не могла узнать своего Якова, милая маменька! – сказал он самому себе. – Не такой он был в те счастливые дни, когда ты гордилась им перед всеми!"
И действительно, перемена была ужасающая: глаза стали крошечными, как у свиньи, огромный нос висел ниже подбородка, шея как будто совсем исчезла, так что голова прямо торчала на плечах, и только с трудом он мог поворачивать ее направо или налево. Ростом он был не выше, чем тогда, когда ему было двенадцать лет. Но в то время, как другие юноши от двенадцати до двадцатилетнего возраста растут в вышину, он вырос только в ширину: спина и грудь у него были широкие и выгнутые и походили на туго набитые мешки. Это толстое туловище держалось на маленьких, слабых ножках, которым такая тяжесть была не под силу. Зато его руки были такой же длины, как у обыкновенного взрослого человека. Ладони толстые, коричневые, пальцы длинные, паукообразные, и когда он вытягивал руки, то мог, не сгибаясь, достать ими до полу. Вот каким безобразным карликом стал теперь маленький Яков…
Теперь он вспомнил то утро, когда старуха подошла к корзинам его матери. Все, над чем он тогда смеялся: ее длинный нос, ее безобразные пальцы – все это она передала ему, за исключением длинной, дрожащей шеи.
– Ну что, достаточно налюбовался собой, мой принц, – сказал цирюльник, подходя к Якову и со смехом рассматривая его. – Право, даже во сне нельзя вообразить себе ничего более смешного. А знаете, я вам сделаю предложение, маленький человечек. Хотя моя цирюльня и из лучших, но последнее время у меня не так много посетителей, как прежде, и в том виной мой сосед, цирюльник Пенкин, который где-то отыскал великана, заманивающего к нему публику. Но великан-то – невелика редкость, а вот такой человек, как вы, – это дело другого рода. Поступайте ко мне на службу, любезный! Вы получите квартиру, стол, одежду – все, что вам нужно, а за это вы будете каждое утро стоять у дверей и зазывать посетителей. Вы будете взбивать пену и подавать гостям полотенце, и будьте уверены, что мы оба не останемся внакладе. У меня будет больше посетителей, чем у соседа с его великаном, а вам все охотно будут давать на чай.
Яков в глубине души был глубоко возмущен этим предложением. Но – увы! – он должен был теперь привыкать к подобным оскорблениям. Поэтому он по возможности спокойно заявил цирюльнику, что у него нет времени для подобной службы, и пошел далее.
Но хотя злая старуха придала ему уродливый вид, она все же, как видно, ничего не могла сделать с его умственными способностями. Это он сознавал вполне ясно, потому что теперь он думал и чувствовал далеко не так, как семь лет тому назад. Яков за этот промежуток времени стал и умнее и рассудительнее. И действительно, он не горевал о своей утраченной красоте, не плакал из-за своего безобразия; его огорчало лишь то, что его, как собаку, прогнали из родного дома. Однако он решился сделать еще одну попытку и поговорить с матерью.
Он подошел к ней на рынке и упросил спокойно выслушать его. Он напомнил ей о том дне, когда пошел за старухой, напомнил ей разные случаи из своего детства, рассказал она околдовала его за то, что он посмеялся над ней на рынке. Жена сапожника не знала, что и подумать. Все, что Яков рассказывал о своем детстве, было совершенно верно, но когда он заговорил о том, как семь лет прослужил белкой, – то она никак не могла представить себе, чтобы это было возможно. А когда она при этом еще взглядывала на карлика, то приходила в ужас от его уродства и окончательно отказывалась верить, что это ее сын. Однако она сочла более благоразумным переговорить с мужем. Собрав свои корзины, она велела Якову следовать за нею, и они отправились в лавку сапожника.
– Послушай, – сказала она мужу, – этот вот человек уверяет, что он наш пропавший Яков. Он рассказал мне все: как его украли у нас семь лет тому назад и как он был заколдован волшебницей.
– Вот как! – с гневом прервал ее сапожник. – Так это он тебе рассказал! Постой же ты, негодяй! Ведь все это я сам с час тому назад рассказал ему, а потом он отправился к тебе, чтобы надуть тебя. Так ты был заколдован, сыночек? Погоди же, я сейчас сниму с тебя колдовство!
С этими словами он схватил пучок ремней, которые только что нарезал, бросился на карлика и так хлестнул его по спине и длинным рукам, что тот закричал от боли и с плачем побежал прочь.
В городе нелегко было найти человека, который готов был помочь несчастному, обладающему такой смешной наружностью. Бедный карлик оставался весь день без пищи и питья и вечером должен был избрать для ночлега церковную паперть, несмотря на то, что ступени ее были и жестки и холодны.
На другое утро, проснувшись на заре, Яков серьезно задумался о том, как найти себе пропитание, так как отец и мать окончательно прогнали его. Служить вывеской для цирюльника или показывать себя за деньги ему не позволяла гордость. Что же ему оставалось делать? Но тут вдруг ему пришло в голову, что, будучи белкой, он сделал большие успехи в поварском искусстве. Он справедливо полагал, что не уступит в этом деле никакому повару, и решил воспользоваться своими познаниями по этой части.
Как только улицы стали оживляться, он отправился в город. Он знал, что герцог, повелитель страны, был большой любитель хорошего стола и собирал у себя искусных поваров из разных стран света; к его-то дворцу и отправился наш карлик. Когда он подошел к наружным воротам, караульные спросили, что ему нужно, и стали над ним насмехаться. Но он потребовал, чтобы его повели к главному смотрителю над кухней. Караульные расхохотались и повели его через парадные двери. Повсюду на его пути слуги останавливались, глядели на него и со смехом сопровождали его, так что, когда он стал подниматься по лестнице дворца, за ним тянулся уже длинный хвост всяческой прислуги. Конюхи побросали свои скребницы, скороходы бежали со всех ног, полотеры забыли выколачивать ковры; все бегали и суетились так, как будто неприятель стоял у ворот. Со всех сторон раздавались крики: "Карлик, карлик! Видели вы карлика?" Наконец, в дверях появился смотритель дворца с гневным лицом, держа в руке огромный хлыст.
