Воротились ужи в дом, зашипели, засвистели – подавай им настоящую невесту.

Опять старуха-соседка шепчет отцу с матерью:

– Выведите им белую овечку.

Мать с отцом привели белую овечку.

– Не хотелось с дочкой расставаться, – говорят ужам, – да что поделаешь! Берите ее, ведите к жениху.

Ужи повели белую овечку. Полдеревни провели, да с дерева на базарной площади опять закуковала кукушка:

Приползли сваты назад.

– Нет, – говорят, – не та невеста.

А старуха-соседка все учит:

– Отдайте ужам белую корову.

Привели белую корову, алой лентой ей шею обвили, отдали сватам.

Ужи погнали по деревне белую корову, до самой околицы довели. А за околицей на кусту кукушка сидит, по-кукушечьи говорит:

Воротились сваты, говорят:

– Мы к вам с честью, а вы вот как? Три раза нас обманули! Смотрите: в четвертый обманете – не миновать вам беды. Зубами изгрызем мы ваши деревья в садах, хвостами побьем посевы на полях.

Егле услышала из клети эти слова и вышла к сватам.

– Я, – говорит, – слово дала, я и отвечаю. Ведите меня к жениху.

Сваты по деревне ползут, за сватами Егле идет, за Егле ужи в пыли вьются – невесту к жениху провожают. А кукушка за ними летит, по-кукушечьи говорит:

Подошли к озеру. Вода в озере запенилась, забурлила и отхлынула от берега. А на прибрежном песке юноша появился – статный, красивый, в богатой одежде.

– Я жених твой, – сказал Егле юноша. – Зовут меня Жолтис. Для других людей я уж, что по земле извивается, а для тебя, девушка, сбросил я змеиную кожу, тебе одной открыл свое имя. Полюбишь меня, красавица?

– Полюблю, – сказала Егле, – буду тебе верной женой. – И пошла за женихом в подводное царство.

С тех пор девять лет минуло. Егле родила своему мужу двух сыновей и дочку. Хорошо жилось Егле. И дети удались – ласковые, послушные, и муж ее любил и берег. Только вот затосковала Егле по родному дому. Стало ей подводное царство немило, захотелось на отца с матерью поглядеть, ласковым словом с братьями перекинуться, с сестрами за прялкой песни спеть.

Просит она мужа:

– Отпусти меня, Жолтис, домой погостить, отцу с матерью показать наших деток.

А Жолтис не отпускает.

– Разве плохо тебе в подводном царстве? – спрашивает ее.

– Нет, хорошо, – отвечает Егле. – Да плоха та дочь, что отца и мать своих забудет навеки.

– Ну, будь по-твоему, – говорит Жолтис. – Отпущу тебя, только прежде спряди ты мне эту золотую кудель.

Егле села за пряжу. День прядет, другой прядет, а кудель все не убывает. Будто даже больше становится.

А старая нянюшка, что младшую дочку нянчила, поглядела, как Егле пряжу прядет, покачала головой и говорит:

– Хоть до моих лет доживешь, и то тебе не спрясть всей кудели.

– А что же, нянюшка, делать? – спрашивает Егле.

– А ты накали спицу в огне, да и проткни ею кудель.

Взяла Егле спицу, накалила добела и только воткнула в кудель – вдруг выскочила из клубка большая жаба. Эта жаба в кудели сидела и выпускала изо рта золотые нити. Егле с одного конца пряжу пряла, а с другого конца кудель еще длиннее становилась. Ну, а теперь Егле всю кудель в одну ночь спряла.

Наутро приносит она мужу пряжу и говорит:

– Что ты велел, то я исполнила: исполни и ты, что обещал.

– Хорошо, – отвечает Жолтис. – Я от своих слов не отказываюсь. Отпущу тебя к матери и отцу, когда ты эти башмаки сносишь.

Жолтис достал из-под лавки железные курпы и подал их жене.

Обула Егле железные курпы. С утра до вечера ходит по острым камням, на скалы взбирается, а на железной подошве – хоть бы одна царапина.

Нянюшка смотрит на нее и головой качает:

– Зря себя, доченька, мучаешь, сто лет проживешь – сто лет курпы целы будут.

– Научи, нянюшка, что делать, – просит Егле.

– Снеси кузнецу и вели их в горн бросить.

Так Егле и сделала. Кузнец перекалил железо в горне, – стало оно ломкое да хрупкое, что стекло. В один час износила Егле курпы.

Приходит она к мужу и говорит:

– Теперь отпустишь?

– Отпущу, – говорит Жолтис. – Только как же ты без заячьего пирога в родном доме покажешься? Смотри, осудят тебя люди, – загордилась, скажут.

Тут Егле и вспомнила. Еще когда она маленькой была и случалось отцу с матерью куда-нибудь из дому уезжать, – никогда они с пустыми руками не возвращались. Привезут пирог, всех детей куском оделят и притом такие слова скажут: "По дороге шли, в заячий домик зашли, заяц нам пирог испек, вот и вам кусок". Так и по всей Литве исстари велось. Стыдно стало Егле, что она дедовский обычай забыла, и побежала она печь пирог.

А муж потихоньку все ведра и горшки припрятал, одно решето оставил. Как в решете воду носить, как тесто месить? Вода прольется в дырочки, мука просыплется.

Но и тут старая нянюшка помогла. Она взяла ржаного мягкого хлеба и залепила дырки. Егле замесила в решете тесто, ни капельки воды не пролила, ни горсточки муки не просыпала.

Испекла Егле пирог и стала с мужем прощаться.

Муж ей говорит:

– Больше девяти дней не гости, и смотри, как назад пойдешь, чтобы никто тебя не провожал. Стань на берегу и позови меня так:

– И вы, мои сыновья, и ты, дочь, слово дайте – о чем знаете, людям не рассказывать.

Дали дети слово.

Тут Жолтис обернулся ужом и вынес жену с детьми на берег озера.

Вот радости-то было, когда Егле со своими детьми в родной дом постучалась!

Отец и мать дочерью да внуками не налюбуются, братья, сестры с Егле не наговорятся.

Только соседи их дом стороной обходят. Меж собой говорят:

– Вернулась ужиха с уженятами. Хорошо еще – мужа своего дома оставила. Не было бы от них беды!

Братьям обидно. Стали они сестру уговаривать:

– Откажись от мужа, оставайся с нами навеки. А придет муж за тобой, мы тебя не выдадим.

Егле отвечает:

– Не дело вы, братья, говорите. Как жене от живого мужа отказываться, как детей родного отца лишить! И если не придет муж за мной, я сама, как время поспеет, из вод озерных его вызову.

– А как ты его вызывать станешь?

– Эх, братья! – отвечает Егле. – Не вам его звать, не вам про то и знать. А меня лучше не спрашивайте, все равно не скажу.

А старуха-соседка учит братьев:

– Не с той стороны, – говорит, – подступаете. Что мать не скажет малые дети выболтают.

Вот собрались братья ночью в лес коней пасти и старшего сына Егле с собой взяли. В лесу коней на зеленую траву пустили, разложили костер и стали у мальчика выспрашивать, как отца по имени зовут и на какой он зов отзывается.

Ничего им старший сын не сказал. Лаской выспрашивают – отмалчивается, побоями выпытывают – только плачет.