— Что? — полушепотом поинтересовалась Люська, боясь спугнуть важную мысль.

— Тогда его обвинят в убийстве. В двух убийствах… И мы, Люська, с нашей долбаной прозорливостью окажемся виновницами этого! Хороший человек по нашей милости сядет в тюрьму лет на двадцать!

— Но он же убийца, — осмелилась предположить Люська. — Разве хороший человек может быть убийцей?!

Она, впрочем, тут же пожалела о сказанном — Ольга смотрела на нее таким взглядом, что у Люськи не осталось никаких сомнений, что она только что сморозила кошмарную глупость.

— Ладно, — вздохнула она. — Где все-таки наша Джейн мотается?

— Придет, куда она денется, — отмахнулась Ольга, куда более в данный момент увлеченная рассуждениями о Беспечном.

«В конце концов, я не обязана этим заниматься, — решила она наконец. — Мне родная милиция денег не платит… Я, наоборот, могу уничтожить все улики. И вообще сфабрикую ему алиби, если эта маленькая «умница» докопается до истины… Точно! Сфабрикую ему алиби, и никто ничего не докажет! Потому что кто ж не знает — «у сильного всегда бессильный виноват!»».

Как раз в тот момент, когда она уже все для себя решила и обрадовалась своему решению найти Беспечного и предложить свои услуги, в дверь позвонили.

— Женька! — воскликнула Люська и бросилась открывать дверь.

По дороге она чуть не упала, выругалась и снова побежала к двери, радостно лепеча:

— Женечка вернулась, живая, здоровая, невредимая…

Это и в самом деле была она. И Ольга удивилась, потому что вроде бы уходила одна Женька, а пришла совсем другая. Уходила раздавленная жизненными обстоятельствами женщина с поникшей головой, а пришла — сияющая, загадочная и… красивая. Даже нет — прекрасная!

— Привет, — сказала эта новая Женька, глядя на, них немного озадаченно. — Что это вы так на меня смотрите?

Ольга набрала побольше воздуха, боясь, что глупый вопрос вырвется, подчиняясь только одному стремлению — выговорить эти слова: «Ты, Женька, это вообще-то ты? Или кто-то другой?»

— Как мы смотрим? — удивилась Люська.

— Да так… Точно видите перед собой призрак…

— Ну да, сейчас будем втыкать припасенный осиновый кол. Как у Алексея Константиновича Толстого… Уж больно ты неприлично похорошела…

Женя подошла к зеркалу и долго себя разглядывала. Никаких кардинальных изменений в ее внешности, на ее взгляд, не произошло.

— Не надо никакого кола, — попросила она. — Как была красавица божественная, так и осталась. Ничего не поменялось, хоть и жаль… Это вы просто успели по мне соскучиться, вот вам и мерещится незнамо что…

Она подошла к коту, присела на корточки. Кот приоткрыл глаз, потом узнал и поднялся.

Он довольно мяукнул, потерся огромной башкой о ее руку и сел, уставившись вопросительно своими желтыми глазами.

— Я соскучилась по тебе, Кот…

— Она еще будет говорить, что ничего не изменилось, — вздохнула Люсинда. — Ушла раздавленная, как скорлупка от пасхального яйца. А вернулась — сияющая… Что произошло с тобой, радость наша?

— Ничего особенного, — сказала Женя.

Она взяла кота на руки и села в кресло.

Кот вдруг напрягся и начал обнюхивать Женин свитер — все больше и больше проявляя беспокойство. Он встревоженно посмотрел на Женю, глухо муркнул и снова принялся обнюхивать свитер. Потом он попытался зарыться в него головой.

— И Кот крышей поехал, — грустно сказала Ольга.

— Что это с ним?

Кот уже не справлялся с нахлынувшими на него эмоциями.

— Женькин свитер полюбил внезапно, — усмехнулась Люська. — Женька, наверное, обрызгалась духами с валерьянкой… Или выжрала ее целый пузырек. Часть попала на свитер…

— Я не пила никакую валерьянку. И духи я не люблю, ты же знаешь…

Кот прижался к свитеру мордой и жалобно мяукнул. «Почти как человек, — подумала Женя. — Почти простонал… Что за чертовщина-то, скажите, с моим Котом?»

Она попыталась отстранить его от себя, но Кот с яростной энергией сопротивлялся ей. Он еще больше прижался к свитеру и укоризненно посмотрел на нее.

— Я кофе вообще-то хочу, — жалобно прошептала Женя.

— Животных когда заводила, о чем думала? — сурово ответила Люська. — С ними, мать, как с детьми… Навоняла валерьянкой — терпи теперь без кофе.

— Да не пила я эту твою валерьянку! Я вообще не могу понять, что с ним происходит! Кот, ты с ума, что ли, сошел?

Она подняла его морду, заглянула в глаза и остолбенела.

Они были полны боли, его глаза… Как будто он нашел призрак своей прошлой жизни и знает прекрасно, что это лишь фантом, но все равно — хотя бы так, хотя бы и фантом… Но надышаться…

Ольга смотрела как завороженная. Ей казалось, что она вот-вот начнет понимать происходящее, стоит только еще чуть поднапрячься, и — не умом, нет… Умом тут не поймешь ничего, тут надо попробовать проникнуть в происходящее на духовном уровне. На уровне чувств. Сердца…

— После твоих глаз, Кот, трудно поверить, что животных Бог не наделил душой, — прошептала Женя.

Ей показалось, что она тоже сейчас задохнется от боли, как и Кот, словно ей передалось его настроение.

— Оставь его в покое, — попросила Ольга. — В конце концов, я принесу тебе твой паршивый кофе. Пусть лежит, как ему хочется…

— Паршивый не надо, — вздохнула Женя, подчиняясь желаниям Кота. — Принеси хороший… А потом расскажете мне наконец, почему у вас вид такой ошпаренный…

Они переглянулись, пытаясь вспомнить, в чем причина их «ошпаренного» вида.

Первой вспомнила Люська.

— А, да, — сказала она. — Мы, кажется, вычислили убийцу… И теперь находимся перед непростой дилеммой. Поскольку эти два придурка нам не симпатичны. А убийца — наоборот. То есть мы думаем теперь, сдавать ли его властям, как честные граждане, или, напротив, спрятать в собственном подвале?

На него было страшно смотреть. Лиза пыталась изо всех сил сохранять спокойствие. «В конце концов, он же тебе никто… С какой стати ты должна вообще ему сопереживать так, словно он тебе… все?»

— Почему она это сделала?

Он так тихо это сказал, что она не сразу расслышала. Но хотя бы сказал. Вышел из ступора. До этого он стоял и смотрел на тело, точно не веря. Не веря, что это и есть Ирина. Живая еще недавно… Теперь кажется, что она никогда и не была живой.

— Почему?

Если бы Лиза знала, как сказать ему правду…

Бессмысленная записка на столе. Лизе даже сначала показалось, что ее писал ребенок. Может, потому, что она обращалась перед смертью к матери? «Мама, я их убила. Потому что если можно убить котенка, почему нельзя — их?»

И женщина в ванне с розовой водой, розовой — от крови, уже ушедшая, с улыбкой на губах…

Ах, если б Каток догадался взломать эту чертову дверь раньше! Все было бы исправлено.

Почему она это сделала?

Она поспешно отвернулась, стесняясь собственной «щенячьей» жалости. «Возьми себя в руки, Разумова! Ты, в конце концов, тут не для этого находишься!»

— Вы…

Она начала фразу и запнулась снова. В конце концов, что ей этот Панкратов? Он ведь был любовником этой девушки. Лю-бов-ни-ком… Еще у него была жена. И какого черта она, Лиза Разумова, впадает в чувствительность, будто она вообще тургеневская барышня?

Она откашлялась и начала снова — на сей раз получилось сносно, даже строго:

— Вы можете объяснить эту записку?

Он прищурился, читая текст, и поднял на нее глаза.

— Нет, — растерянно развел он руками. — Ее мать давно умерла… Она была… как бы вам сказать?.. Достаточно жесткой. Циничной. Я не могу понять, что за котенок тут упоминается… Послушайте, я, право, не знаю… Может быть, вам попробовать найти более близких ей людей?

— Видите ли, господин Панкратов, — вздохнула Лиза, — боюсь, что вы были ей самым близким человеком…

Ей показалось, что он испугался.

Он округлил глаза, и губы его беззвучно шевелились. Ей даже почудилось, что он делает какие-то движения рукой — точно отмахивается, подумала она, глядя на его руку как зачарованная. Он не хочет быть ее близким человеком. Он не хочет… Чего он боится? Ответственности?