Куда ни посмотри, везде или Лескова, или ее муж… Кстати, завтра и с мужем надо поговорить. Он ведь в обоих случаях засветился. Может быть, Исстыкович и Костик были любовниками мадам Лесковой? А он в приступе ревности так с ними по-свойски разобрался. И с подругами надо поговорить… Нет, с подругами не имеет смысла. Эти наверняка наврут — вполне возможно, что страшные тайны у них общие, но могут ведь нечаянно проколоться… А это уж Лизино дело — поймать их на мелочи. Потому как из одной мелочи может потом все неплохо склеиться…
Лиза засыпала, все еще думая о Жене Лесковой, которая почему-то ей весьма активно не нравилась.
Хотя, по совести сказать, двое убитых ей нравились еще меньше.
— Девы, не пора ли нам угомониться?
Ольга задала вопрос и тут же плеснула в рюмку водки.
— Главное, — съехидничала Люська, — сказать что-то взрослым голосом. Ответственным.
— Можно подумать, что…
Ольга задумалась, подыскивая нужные слова. Но голова была уже тяжелой, обремененной напитками, впрочем… не важно. Они же сами собирались расслабиться.
— Вот и рас… рас-сла…
— Не трудись, милая, — вздохнула Люська. — Я, похоже, из всей триады самая трезвая. А ведь завтра мне не надо на работу.
— Ты не запьянела потому, что твоя работа не требует мозговых усилий! — возмутилась Ольга. — Поэтому мозг у тебя свеженький, как у ребенка-имбецила!
— Ну конечно, — смиренно согласилась Люська. — Только, между прочим, я весь вечер думаю, как нам Женьку отмазать от всего окружающего безобразия.
— От всего не получится, — вздохнула Женя. — Поскольку безобразий вокруг так много. Стараются кто во что горазд… Хоть бы от личных безобразий отвязаться. А то, чует мое сердце, эта маленькая Лиза подозревает в убийствах именно меня…
— Да брось, — отмахнулась Ольга. — С какого перепуга? Ты же у нас такая беленькая, мягонькая, пушистенькая! Ладно я. Вот меня можно вполне представить убийцей. Или Люську… А ты не вписываешься в образ. Совсем не вписываешься…
— Последнее время у меня вообще такое чувство, что я никуда не вписываюсь, — призналась Женя. — Может, на меня кто-то серьезно обиделся там, наверху?
— Кто это мог там наверху прогневаться? — нахмурилась Люська. — Президент, что ли?
— При чем тут он-то, Боже мой! Нет, на меня прогневались высшие силы… И начали надо мной издеваться… Сначала муж бросился в чужие объятия. Потом трупы пошли…
— Косяком, — рассмеялась Ольга.
— Тебе этого не понять. Ты ко всему привыкла…
— Ну да. Я привыкла… Мужа я нашла в чужих объятиях так давно, что почти не помню трагических подробностей… В ментуре тоже поработала, так что и на убиенных насмотрелась… Ничего, Дженька, привыкнешь, как я.
— А мне вот ни с чем не повезло, — загрустила Люська. — Муж ни в чьи объятия на моих глазах не погружался. Он меня старается своим занудством извести… Целыми днями он объясняется мне в любви и отвлекается от этого занятия только на работу. Трупы тоже я могла увидеть только в кино. Не жизнь, а омут какой-то. Все так тихо, что кажется, моя жизнь неправдоподобно сложилась как-то. В общем, не удалась! Единственное развлечение — наблюдать с интересом за чужой удавшейся жизнью и принимать в ваших развлечениях посильное участие…
— Да какие твои годы, Люсинда, — утешила ее Ольга. — Все еще будет. Какой-то-там ветер тебя разбудит… Потерпи немного, наблюдая за чужой интересной жизнью. Может, пригодится тебе наш страдальческий опыт…
— Особенно мой, — печально проговорила Женя, подумав, что трезветь ей совсем не нравится. Ясность мысли, которая теперь снова возвращалась, имела неприятный привкус явного похмелья, и сколько бы Женя отдала, чтобы вернуться в тихую, размеренную жизнь! Или снова напиться? Чтобы все забыть, смешать собственные воспоминания с реальными событиями, перетасовать, как колоду карт, и вытянуть ту, которую надо!
«Как бы я не спилась от всех этих жизненных неурядиц», — подумала она.
— Чего-то я по омуту тоскую, — призналась она.
Обе подруги испуганно посмотрели на нее.
— По какому еще омуту? — поинтересовалась Люська. — Ты что, собралась в омут головой кинуться?
— Да нет, — отмахнулась Женя. — Я по той жизни, которую ты омутом называешь, тоскую. До чего это хорошо — сидеть себе дома, смотреть телевизор, иногда прогуливаться с котом! И никаких идиотских потрясений!
Она посмотрела мечтательно в окно. Там, в ночной тишине, нормальные люди спали, и завтра их ожидала такая же, нормальная, жизнь.
А что завтра ожидает ее, Женю?
«Да, судя по моему печальному опыту, ничего хорошего, — сама себе ответила Женя. — Дай Бог, чтобы хуже ничего не приключилось…»
* * *
Александру впервые за последнее время снился сон.
Нет, ему часто виделись сны, но только все из разряда кошмаров. Сначала и этот сон показался ему таким же — рев машины, перекрывающий завывания ветра, и одинокое темное шоссе…
Пока он не понял — это его машина. Он за рулем. Его маленький болид с отчаянной яростью взрезал ночную темноту, на космической скорости мчался вперед, опровергая все законы бытия, так и норовя взлететь…
И он был за рулем.
Его охватили страсть и радость, как в былые времена, когда играть с судьбой казалось ему единственным смыслом жизни. «Так я испытываю настоящее чувство, — объяснял он Тане. — Только так я могу понять остроту бытия… На лезвии, понимаешь? Иначе — спячка…» «И я тоже спячка?» — обижалась Таня.
Теперь Таня стала сном. И другие сны он запретил себе видеть. Только ее…
Теперь его смыслом жизни стала вечная боль.
И вот пожалуйста, он во сне снова испытывает счастье, он уносится прочь, твердо зная — и в этом его стремительном движении заключен смысл.
С веселой яростью он мчится по этому одинокому шоссе, сам одинокий и не испытывающий от этого ощущения никакой боли.
Он знал: хотя бы во сне он их встретит. Он не может их не встретить…
«Я знаю, Господи, что Ты обещал суд каждому, — шептал он горячими губами. — Но Ты милосерден… А эти двое не заслуживают снисхождения».
И он их увидел. Белый «лэндкрузер» с двумя белыми блинами лиц в окне с разинутыми от ужаса ртами. Казалось, машина не движется. Стоит на месте…
Он усмехнулся. Он знал, что сейчас их лица, рассыпятся на мелкие осколки и эти двое превратятся в тени, бесцельно бродящие по земле, не находящие покоя…
Плевать.
Он уже был близко, очень близко и вдруг увидел одинокую фигуру на обочине. Тонкая женская фигурка — «и почему эта женщина так похожа на ребенка, словно и есть дитя?».
Женщина метнулась, и снова он ее увидел, выдохнув с облегчением — ему показалось, что она сейчас попадет под колеса, непременно, таким резким было ее движение. «Черт, о чем она думает?» Она выпрямилась, прижимая теперь к груди что-то огромное белое… Он скорее догадался, чем увидел, — какое-то животное. Кот, собака… Кот?! Она рисковала жизнью из-за кота?
«Белый, как Тобиас», — подумал он, и его сердце наполнилось нежностью и немного страхом, что с ними обоими что-то может случиться. Откуда пришла эта мысль, он не знал. Родилась в изгибах сознания, выплеснулась и заставила остановиться — резко, так, что он чуть не ударился о лобовое стекло.
Он почувствовал, что снова придется повременить с местью. Потому что он вдруг ощутил опасность, огромную опасность — для этой женщины, еще не осознавая, откуда, от кого, зачем.
Он искал ее сегодня, не понимая, зачем он приехал туда, а потом сам испугался — не стал заходить в ее дом…
«Люди, которых ты любишь, погибают…»
И все-таки…
Надо, чтобы он был с ней рядом. Он должен ее найти и просто стоять с ней рядом. Он не станет ее любить. Просто будет рядом…
Чтобы снова не произошло непоправимое…
Он долго не мог заснуть. Никогда еще его так не раздражало чужое дыхание рядом. Она подчиняла его себе даже во сне. Ее рука лежала на его руке, цепкая, не терпящая движения против. «Стоит мне шелохнуться, — подумал он, невесело усмехаясь, — и ее длинные ногти вцепятся в мою кожу…»
