— Ты чем занимался?

— Поговорил с человеком о квартире. Завтра сможем переехать. — Он вырулил на проезжую часть.

— Так быстро?

— Почему нет? Вещей не так уж много.

— О, тебе легко говорить. Это ты так живешь. Цыган, — сказала она, но улыбнулась.

— Ну я привык, — сказал он. Палатки и отели, съемные комнаты.

— Нет, тебе нравится.

Он посмотрел на нее:

— А тебе понравится?

— Конечно, — сказала она — притворно жизнерадостно. — Станем цыганами. Один чемодан. Думаешь, я не справлюсь?

Он улыбнулся:

— Ладно, может, два чемодана.

На улице возле дома никого не было, пока безопасно. В квартире тоже никого. Званый вечер Ханнелоры, как и ожидалось, затянулся.

— Мне надо помыться, — сказала она. — Я быстро. Посмотри, какой беспорядок она оставила. Вот об этом я скучать не буду.

— Я приберусь.

— Не надо. Утром. Сейчас уже поздно. Веришь?

Но когда дверь ванной закрылась, он все же подошел к раковине, думая о том, что когда она болела, он мыл посуду, чтобы занять время, прибирался в квартире, поджидая доктора: как лекарство. Всего лишь три недели назад. Дел было немного — чашки, какие-то бумаги, разбросанные у пишущей машинки. Одежда по большей части оставалась на Гельферштрассе. И ни одного чемодана. Отъезд на другую квартиру займет несколько минут. И тут он подумал, что фрау Хинкель была неправа — здесь он дома, все предвоенные годы, затем эти последние недели, как в заповедном месте, в котором он прожил дольше, чем где-либо. Его место. Ничего примечательного — продавленный диван, на котором отрубался Хэл, стол, за которым с чашкой кофе сидела Лина, солнечные лучи просвечивали сквозь ее платье. Его собственный кусочек Берлина. Но уже не убежище, ловушка.

Он услышал, как щелкнула дверь — Лина вышла из ванной, — и прошел к окну, выключив за собой свет. Ничего. Спокойная Виттенбергплац. Он посмотрел сначала вверх, потом вниз по улице. Глаза в двух направлениях. Может, и насчет этого фрау Хинкель ошибалась. Но подводные лодки продолжают перемещаться. Его карта была счастливой. Паризерштрассе лежала в руинах, через день и этой квартиры не будет, но Лина все еще здесь, возможно, расчесывает волосы, сидя на постели в ночной рубашке, и ждет его. Он выглянул в темноту. Просто квартиры.

В ванной он почистил зубы, смыл с лица слой дневной грязи, оживая от воды. Она будет в довоенной шелковой ночной рубашке, сентиментальный выбор для их последней ночи здесь, бретельки свободно спадают с плеч. А может, уже складывает вещи, готовится переехать на новое место. Но, открыв дверь, он увидел, что она с закрытыми глазами лежит на постели в тусклом свете лампы, свернувшись калачиком, как детишки в подвале. День был долгим. Он немного постоял, глядя на ее лицо, влажное от жары, но не от лихорадки тех дней, когда он за ней ухаживал. Некоторые вещи уже были аккуратно уложены стопкой. Жизнь на чемоданах, последнее, чего бы ей хотелось, но об этом она уже сказала. Он выключил свет, разделся и тихонько улегся на своей стороне кровати, стараясь не разбудить ее. Он вспомнил о той, первой ночи, когда они тоже не занимались любовью, а просто лежали вместе. Он повернулся на бок, и она шевельнулась.

— Якоб, — сказала она полусонно. — Ой, извини.

— Все нормально. Спи.

— Нет, я хотела…

— Тс-с. — Он погладил ее лоб и прошептал: — Спи. Завтра. Поедем на озера. — Как обещание ребенку перед сном.

— Лодка, — пробормотала она едва слышно, засыпая, практически уже не слыша его. — Хорошо. — Пауза. — Спасибо за все, — сказала она неожиданно вежливо.

— Всегда пожалуйста, — ответил он, улыбаясь ее словам.

В наступившей тишине он подумал, что она уже заснула, но она придвинулась ближе, повернувшись к нему с открытыми глазами. И положила руку ему на щеку.

— Знаешь что? Я никогда тебя не любила так, как сегодня вечером.

— А точнее? — сказал он тихо. — Чтобы я смог повторить.

— Не надо шутить, — сказал она, приткнувшись к нему головой, и погладила по щеке. — Так сильно — никогда. Когда ты ему читал. Я представила, как это могло быть. Если бы ничего не случилось.

Он снова увидел ее глаза в подвале, не усталые, а полные чем-то иным, нездешней печалью, зависшей между ними в воздухе, как пыль от руин.

— Спи. — Он протянул руку, чтобы закрыть ей глаза, но она взяла ее в свои руки.

— Дай мне взглянуть на нее еще раз, — сказала она, всматриваясь. — Да, вот. — И, довольная, наконец закрыла глаза.

Брайан был верен своему слову. Имя Джейка было в списках Груневальдского яхт-клуба, и лодка была его — только расписаться.

— Он предупредил, что вы подъедете, — сказал британский солдат на пристани. — Я скажу Роджеру, чтобы подогнал лодку. Знаете, как управлять парусом? — Джейк кивнул. — Конечно, на ней лучше только в ясную погоду выходить. Простая в управлении. Но мы на всякий случай спрашиваем. А то некоторые парни… — Он кивнул в сторону кафе на террасе, где под рядом хлопающих на ветру «Юнион-Джеков» сидели солдаты и пили пиво. За одним столиком военные были все еще в парадных килтах. — Подождите здесь, я сейчас.

Лина стояла, повернувшись лицом к солнцу, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, и наслаждаясь хорошим деньком. С озер дул свежий бриз, городской вонью даже не пахло.

Лодка оказалась небольшой одномачтовой шлюпкой, в которой едва хватало места для двоих. С игрушечным румпелем и веслами. Она неустойчиво покачнулась, когда Джейк шагнул в нее. Ему пришлось расставить ноги пошире и ухватиться за сваю, прежде чем он подал руку Лине. Она усмехнулась его заботливости, скинула туфли и уверенно спрыгнула в шлюпку. От легкого ветра подол платья взметнулся. Половина военных на террасе дружно наклонила головы, чтобы посмотреть, какие у нее ножки.

— Садись первым, — сказала она Джейку, удерживая лодку, а затем оттолкнулась от пирса.

— Следите за течением, — сказал солдат. — В принципе, это даже не озеро. Но люди забывают об этом.

Лина кивнула, растягивая кливер, как опытный матрос. И они отплыли.

— А я и не знал, что ты морячка, — сказал Джейк, наблюдая, как она завязывает узел.

— Я из Гамбурга. А там все умеют ходить под парусом. — Она оглянулась и театрально понюхала воздух. — Моему отцу нравилось. Летом мы выходили в море. Постоянно, каждое лето. Обычно он меня брал с собой, потому что брат был слишком маленьким.

— У тебя есть брат?

— Его убили. В армии, — сказала она прозаично.

— Я и не знал.

— Петер. Его звали так же.

— А еще дети были?

— Нет, только он и родители. Но теперь из той жизни никого не осталось. Кроме Эмиля. — Она пожала плечами и снова подняла голову. — Прими влево, нам нужно развернуться. Господи, какая погода. Так жарко. — Намеренно уводила их от берега.

И действительно, чем дальше они плыли, тем лучше становилось. Вдалеке от войны, выгоревших рощ, исчезающих вдали: виднелись только отдельные сосны. Берлина вообще не было видно. Небольшие волны, голубые, как на почтовой карточке, отбрасывали солнечные блики. Он посмотрел на водную гладь, прикрыв глаза рукой от яркого блеска. Никаких тел, как в стоячей воде Ландверканала, — все унесло течением в Северное море, кроме осевших на дно бутылок, снарядных осколков, даже сапог для верховой езды. Поверхность воды, во всяком случае, была прозрачной и блестела.

— Брат. Я и не знал. А что еще? Я хочу знать о тебе все.

— Чтобы ты смог определиться? — улыбнулась она, полная решимости не унывать. — Слишком поздно. Экземпляр ты получил. Это как в универмаге «Вертхайм» — купленный товар возврату не подлежит.

— В «Вертхайме» никогда такого не было.

— Нет? Так будет. — Она перегнулась через борт и плеснула на него водой.

— Хорошо, хорошо. Я не хочу ничего возвращать.

Она откинулась спиной на нос лодки, подобрала юбку до бедер и вытянула белые ноги на солнце.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь.