Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Это легко установить, — сказал Берни. — Они сдались на западе. Где-нибудь должна быть регистрационная запись. Чего у нас полно, так это документов.

— Еще больше папок, — сказал Гюнтер, глядя на кипу досье для суда, которые Берни принес с собой. — На всех бедных немцев. Давайте посмотрим, что они говорят о герре Брандте.

— А почему вы думаете, что в папках есть и о нем? — спросил Джейк.

— Что вы спасаете, когда горит город? Вы спасаете себя.

— Он пытался спасти свою жену.

— Но не спас, — сказал Гюнтер, а потом отвел взгляд. — Конечно, иногда это невозможно. — Он взял пиджак и надел его, готовясь к выходу. — В ту последнюю неделю вас тут не было. Все в огне. На улицах русские. Мы думали, что наступил конец мира. — Он снова взглянул на Джейка. — Но нет. Теперь — это. Расплата.

Зал суда выглядел так, как будто русские соорудили его на скорую руку, не зная, где взять реквизит. Их программа денацификации ограничивалась групповыми экзекуциями, без суда и следствия. Но грайфер был особым случаем. Поэтому они нашли помещение рядом со старым управлением полиции на Алексе, сколотили деревянный помост для судей, расставили как попало складные стулья для прессы, которые скрипели и царапали пол, когда журналисты наклонялись, чтобы лучше слышать. Обвинителей и их консультантов со стороны союзников уместили за одним столом. За другим расположились защитник и его помощник, выложив перед собой кривобокую кипу документов. Вдоль стенки сидели советские стенографистки в военной форме, печатали прения по ходу заседания и отдавали их двум гражданским девушкам на перевод.

Суд велся на немецком. Но судьи, трое старших офицеров, шуршали бумагами, стараясь не выказывать усталость, и явно почти ничего не понимали, так что адвокаты, тоже в военной форме, иногда переходили на русский, боясь, что стенографистки не поймут их доводов. Кроме того, в комнате стояла громоздкая скамья для свидетелей, висел советский флаг и все. Формат инквизиции, но более грубый, чем даже в судах Дикого Запада, если верить романам Карла Мая. Ни намека на судейские мантии. На входе всех обыскивали.

Рената стояла рядом с судьями за низкой решеткой, сбитой из новой фанеры, лицом к залу, как будто ее лицо в ходе слушания могло быть представлено как доказательство. За ней стояли два солдата с автоматами, которые не отрывали от нее тяжелого взгляда. Берни сказал, что она изменилась, но Рената на первый взгляд осталась такой же — правда, похудела, щеки впали, как и у всех в Берлине, но все же — та самая Рената. Только темные волосы стали другими — короткими и какими-то неопределенно тусклыми. На ней была свободная серая арестантская форма с пояском, выпирали ключицы. А ее когда-то хорошенькое, оживленное лицо теперь выглядело изможденно, изуродованно жизнью. Но глаза остались прежними — острый, понимающий взгляд, с вызовом осматривающий толпу, как будто она и сейчас выискивала новые жертвы. Именно так, подумал Джейк, она, наверное, охотилась за евреями.

Его она узнала мгновенно. Удивленно подняла брови, затем смущенно опустила их. Ее друг сидел за столом обвинителей. Подумала ли она, что он пришел сюда свидетельствовать против нее? А что бы он сказал? Девушка с живой улыбкой, которая любила рисковать, отчаянная настолько, что могла стрельнуть сигарету у нациста на железнодорожной платформе? Острый глаз, натренированный на поиск жертв среди уличной толпы. Как она дошла до этого? Но это был вечный вопрос: как они все могли дойти до этого? Абсурд, но ему вдруг захотелось приободрить ее. Я помню, кем ты была. Тогда — совсем не монстр. Как я могу судить? А кто мог? Три русских офицера на самодельном помосте, чьи мясистые лица, казалось, вообще не выражали вопросов.

Суд только начался, но Джейк сразу понял, что судьи собрались не установить вину, а вынести приговор. А какие тут могли быть сомнения? Немцы вели отчеты о ее деятельности, столбики цифр. По мере того как прокурор зачитывал обвинительные акты, Джейк видел, как она все ниже и ниже опускала голову, будто ее тоже захлестывала волна тех арестов, один за другим, пока, наконец, не заполнили все товарные вагоны. Так много их оказалось. Знала ли она их всех или только догадывалась, чуя страх, когда заходила в одно из своих кафе? Каждый пункт — встреча лицом к лицу, реальная, не анонимная, как у летчика, сбрасывающего бомбы.

Метод, по описанию Берни, заключался в следующем. Обнаружение, затем спешный звонок, кивок головы как добро на арест, ее коллеги хватают и волокут людей в машину, а она уходит. Почему она не прогуливалась дальше? Вместо этого она возвращалась в сборный пункт. У нее там была комната — сама по себе короткий поводок, и все же не в тюрьме. Почему бы просто не уйти? Гюнтер перепрятывал жену четырнадцать раз. Но у него были бумаги и друзья, готовые помочь. Ни одна подводная лодка не могла выжить самостоятельно. Куда бы она, в конечном счете, исчезла?

Затем русский прокурор, как ни странно, перешел к подробному описанию ареста самой Ренаты, преследования, которое, в конечном счете, загнало ее в подвал в Веддинге. На мгновение Джейку показалось, что русские просто хвалятся перед журналистами, которые только успевали записывать. Затем он заметил Берни в толпе адвокатов, услышал, как назвали Гюнтера, как охотника, и понял, что тут было нечто большее: уловка старого окружного прокурора — предъявить своего свидетеля, положительного парня в аккуратном пиджаке и галстуке. Зря беспокоился. Погоня, описанная без запинки, кажется, абсолютно не произвела впечатления на первого судью, который, поерзав в кресле, закурил. Русский рядом с ним наклонился и что-то прошептал ему. Судья раздраженно вынул сигарету и уставился в окно, в котором едва крутился вентилятор, лениво гоняя спертый воздух. Явно неожиданный западный обычай. Джейк подумал, когда же объявят перерыв.

По тому, как разворачивалось слушание, он предположил, что Гюнтер будет ключевым свидетелем. Кто там еще? Документы сохранили механику преступления, но жертвы были мертвы и не могли обвинять. Гюнтер фактически видел, как она это делала. А окружной прокурор всегда начинает с полиции, чтобы сделать свое дело весомым с самого начала. Первым вызванным лицом, однако, оказалась фрау Герш — выбор, больше рассчитанный на эффект, — хрупкая женщина на костылях, которой помогли взобраться на место свидетеля. Прокурор заботливо начал с ее ног.

— Отморозила. На марше мертвых, — сказала она, запинаясь, но прозаично. — Нас погнали из лагеря, чтобы русские не нашли. И нам пришлось идти по снегу. Если падал, тебя пристреливали.

— Но вам повезло.

— Нет, я упала. В меня выстрелили. Вот сюда. — Она показала на свое бедро. — Они подумали, что я убита, и оставили меня. Но я не могла идти. В снегу. Так что дело в ногах.

Говорила она просто, тихим голосом, и поэтому, скрипя стульями, люди наклонялись вперед, чтобы услышать ее. Затем она посмотрела на Ренату.

— А в лагерь отправила меня она, — яростно сказала женщина, повысив голос.

— Я не знала, — сказала Рената, покачав головой, — я не знала.

Судья внимательно посмотрел на нее, удивленный тем, что она заговорила, но не зная, что теперь с этим делать. Никто, похоже, не знал, какими должны быть правила. И меньше всего — защитник, который сумел только махнуть рукой, показывая ей жестом помолчать, и неловко кивнул судье в знак извинения.

— Она знала! — сказала женщина, теперь уже более настойчиво. — Знала.

— Фрау Герш, — сказал прокурор неторопливо, как будто вспышки гнева и не было, — вы узнаете подсудимую?

— Конечно. Та самая грайфер.

— Вы знали ее лично?

— Нет. Но я узнаю ее лицо. Она пришла за мной, вместе с теми людьми.

— Вы тогда увидели ее в первый раз?

— Нет. Она разговаривала со мной в обувной мастерской. Если б я знала, но, увы. А потом, в тот же день…

— В обувной мастерской? — переспросил один из судей, путая прошлое с костылями, торчащими перед ним.

63
{"b":"178676","o":1}