— Я вижу очень хорошо. Все как есть. То, что ты наделал, — сказал он Джейку.

— Да, что он наделал, — повторила Лина устало и почти грустно. — Спас тебе жизнь. А теперь дает шанс начать новую. Ты хоть это понимаешь? — Она снова подняла руку и на этот раз положила ему на плечо. — Не будь таким. Помнишь, во время войны — сколько раз? — мы думали, выживем или нет. Тогда значение имело только это. И мы выжили. Может быть, именно для этого — для новой жизни для обоих.

— Выжили не все из нас.

Она убрала руку.

— Нет, не все.

— Для тебя, пожалуй, удобно, что Петера нет в живых. В твоей новой жизни.

Отреагировали только ее глаза — веки дернулись.

Джейк с яростью посмотрел на Эмиля:

— Слушай, ты, ублюдок…

Лина махнула рукой, останавливая его.

— Достаточно, мы и так много наговорили. — Она презрительно посмотрела на Эмиля. — Боже, и ты говоришь это мне.

Эмиль промолчал, уставившись в стол.

Лина подошла к письменному столу, открыла ящик и достала фотографию.

— У меня кое-что есть для тебя, — сказала она, передавая снимок. — Нашла в своих вещах.

Эмиль, моргая, поставил снимок перед собой, внимательно посмотрел на него; плечи его опустились, он как-то весь обмяк, даже глаза потеплели.

— Какая ты… — сказал он тихо.

— И ты, — сказала над его плечом Лина — так интимно, что на секунду Джейк почувствовал себя лишним в комнате. — Ну как?

Эмиль взглянул на нее, затем отбросил фотографию и встал. Она еще секунду смотрела на него, потом он развернулся, молча прошел по комнате и закрылся в спальне.

Джейк взял фотографию. Молодая пара стояла в обнимку на снежном склоне. Лыжные очки подняты на вязаные шапочки. Улыбки, широкие и чистые, как снег позади них. Такие молодые, будто и не они вовсе.

— Когда снимались? — спросил он.

— Когда мы были счастливы. — Она забрала у него фотографию и снова посмотрела на нее. — Вот твой убийца. — Она положила фотографию. — Я отведу Эриха. Посуду помоешь сам.

— И не ищите меня, я сам буду следить за вами, — сказал Гюнтер, и действительно — когда Джейк и Эмиль пришли на парад, его нигде не было видно. Затерялся среди толпы военных, которая собиралась вокруг Бранденбургских ворот и беспорядочно растекалась через пустошь Тиргартена и далее по шоссе Шарлоттенбургер. Союзники победили даже погоду — к началу парада на хмуром небе исчезли тучи, засияло солнце, ветерок все сильнее трепал ряды знамен. В арке ворот висели портреты Сталина, Черчилля и Трумэна. В просветах между колоннами Джейк видел, как по Линден к ним стекаются войска и бронетехника. Их было тысячи, но еще больше людей давились на тротуарах и криками приветствовали союзников. Гражданских было мало — угрюмые зеваки, группки безучастных перемещенных лиц, которым некуда больше податься, и всегдашние стайки детей, для которых любое событие — развлечение. Остальной Берлин сидел дома. На мрачном проспекте с обугленными пнями и руинами союзники чествовали себя сами.

Когда Джейк добрался до гостевой трибуны, первые оркестры, гремя фанфарами, уже прошли. Он вспомнил другие парады, пятилетней давности. Деревья на Линден тряслись от тяжелой поступи солдат, возвращавшихся из Польши. Нынешний парад был более живым и цветастым. Французы с красными помпонами выглядели почти фривольно, англичане шли небрежно, почти шаркая, как дембеля, возвращающиеся домой. Парадная показуха досталась на долю бойцов 82-й военно-воздушной дивизии — сверкающие каски и белые перчатки, засунутые под погоны, но музыка и редкие аплодисменты придавали зрелищу скорее театральный, чем боевой вид. Даже гостевая трибуна, украшенная флагами и заставленная микрофонами для последующих речей, возвышалась над улицей, как сцена, где генералитет в красочных мундирах выглядел оперными басами, которые вот-вот разразятся арией.

Самым ярким выглядел Жуков. Вся его грудь была увешана орденами и медалями чуть ли не до бедер. Паттон в обычной форменной куртке с несколькими нашивками выглядел рядом с ним вызывающе просто. Но драма заключалась в диспозиции. Не успевал Жуков, будучи центром внимания, сделать шаг вперед, как тут же рядом оказывался Паттон, поэтому когда они дошли до парапета и оказались на авансцене, зрителям предстал настоящий генеральский водевиль. Пресса отреагировала на это щелканьем фотоаппаратов со своей трибуны, и Джейк заметил, что даже обычно хмурый генерал Клэй пытается спрятать улыбку и чуть ли не подмигивает Мюллеру, который в ответ толерантно закатывает глаза — седой судья Гарди, вынужденный терпеть идиотов. В этот момент Джейку захотелось просто освещать это событие для «Колльерс» — шум, абсурдное барышничество и вдали — сожженный Рейхстаг. Может, взять интервью у Паттона, который должен его помнить и всегда был интересным собеседником. Но вместо этого он в тревоге рассматривал толпу, выискивая лицо. Пока мимо маршировали войска, он думал о том, что никогда в своей жизни не видел столько оружия; но Гюнтер ошибся — защищенным он себя не чувствовал. Любой из присутствующих ждал, чтобы нанести удар.

— Мы собираемся смотреть парад? — недоуменно спросил Эмиль.

— У нас тут встреча, — сказал Джейк, взглянув на часы. — Это ненадолго.

— С кем?

— С человеком, который вывез тебя из Крансберга.

— С Талли? Ты же сказал, что он убит.

— С его партнером.

— Еще одна уловка. Не американцы.

— Я же тебе говорил. Ты мне нужен как приманка. После этого мы поедем к твоим друзьям.

— А документы?

— Сделка пакетная. Они получат и тебя, и их.

— Ты этого не сделаешь.

— Ты уверен?

— Ты не можешь. Подумай, как это скажется на Лине, если будет суд.

— Удивительно, как ты всегда о ней думаешь. Слушай, пошел ты своей жизнью. О рабочих в лагере Дора ты так не беспокоился.

Глаза Эмиля за стеклами очков сузились.

— Тогда иди к черту, — сказал он и развернулся, собираясь уйти.

Джейк схватил его за руку:

— Только попробуй, и я прострелю тебе ногу. Мне будет весело, тебе нет. — Какое-то мгновение, как загнанные в угол, они смотрели друг на друга, потом Джейк отпустил его руку. — А пока смотри парад.

Джейк внимательно пробежал глазами по толпе. Ни одного знакомого лица. А почему это должен быть тот, кого он знает? На трибуне Жуков еще больше перегнулся через ограждение, готовый к приветствию своих уланов. От опереточных мундиров рябит в глазах, земля трясется от глухого топота кирзовых сапог, сверкают на солнце шашки, вынутые из ножен, — это уже не оперетта. Старое предостережение Геббельса — кара с востока. Небольшая группа перемещенных лиц развернулась и пошла прочь от толпы, оглядываясь на шашки. И по тому, как они пугливо сгорбились, Джейк понял, что в действительности это от начала и до конца русский спектакль, а союзники участвуют в нем как безопасная массовка. И смысл зрелища не в праздновании победы, а в демонстрации сокрушающей силы. Никто нас не остановит. Это парад уже следующей войны. Улыбки на трибуне исчезли. Что будет, когда все это закончится, думал он. Следующая война.

Именно в этот момент, когда он наблюдал за русскими, его ткнули в поясницу.

— Вот это представление.

Он резко развернулся, рука на кобуре.

— Спокойно, — сказал Брайан, удивившись быстрой реакции. — Еще раз здравствуйте, — сказал он Эмилю. — На этот раз не в форме, да?

— Ты что тут делаешь? — спросил Джейк. Брайан? Но Эмиль уже был у него в руках.

— Что ты имеешь в виду? Все здесь. Нет ничего лучше, чем парад. Ты только посмотри на старика Жукова. Гилберт и Салливан[81] чистой воды. Ты идешь на трибуну для прессы?

— Не сейчас, Брайан. Вали.

Но взгляд Брайана был устремлен поверх плеча Джейка на улан.

— Глядя на них, можно подумать, что ты в Гамбурге перед Рождеством.

— Я серьезно. Увидимся позже. — Он посмотрел сначала в одну сторону от него, потом в другую, ожидая, что появится Гюнтер: все началось слишком рано.