После он еще и еще перечитывал наклеенные документы… Среди троих русских мог оказаться и он… Может быть, спасло то, что вождей лечить не приходилось. Или — слепой случай… Господи, какой ужас. И какой позор для нас, российской интеллигенции. Никто не поднял голоса протеста, все молчат, все. А ведь именно ей искони было присуще бескорыстное стремление стать на защиту слабых, угнетенных, несправедливо преследуемых, именно она шла в тюрьмы, в каторгу, на плаху, заведомо зная, что практической пользы от этого не будет никому… А мы сейчас молчим, и даже кое-кто одобряет… Стыдно…

В камеры подземной Лубянки вместе с завтраком принесли газетные оттиски. После того, как их принесли, надзиратели остались у дверей камер, глазки не закрывались. Узнав из газет о суде, которого не было, о вынесенном приговоре, пятеро евреев и трое русских — врачи-вредители, шпионы, убийцы, гады — на виду равнодушных стражей сперва как один окаменели; после они писали письма, плакали, отворотясь к стенке, бились головой, метались по узким помещениям, засыпали патологическим сном, взывали о пощаде и, зная, что им терять нечего, проклинали вслух неведомо кого. Тренированная и тщательно проинструктированная охрана безмолвствовала, в ее задачу входило единственное: наблюдать, чтобы гады не покончили самоубийством.

Дело Бейлиса, дело Бейлиса, бормотала местечковая, не шибко-то образованная Циля Вулфовна Лифшиц, спешно укладывая в купленные Соней рюкзаки жалкие, но такие дорогие вещи: тоненькое золотое колечко, нитку фамильного мелкого, дешевого жемчуга, царский червонец, полученный дедом за солдатскую службу; укладывая простыни в тщательных заплатах, наволочки, платьишки, ночные рубахи, носки, ложки-вилки, миски, кружки… Дело Бейлиса, дело Бейлиса, бормотала она и порывалась позвонить сестре и сыну и боялась звонить…

Как повелось в последние дни, Сережка встречал Соню у метро «Электрозаводская», неподалеку от заводской проходной. Они кидались друг к другу и радовались. Соня смеялась, рассказывала о своих делах, он — о своем. Так было и сегодня — ни словом не обмолвились о том, что в газетах. Они все понимали, ужас навис над ними, и невозможно было говорить об этом, нужны были взгляд, прикосновение, объятие на виду у всех… Они шли по длинному низкому Рубцовскому мосту через Яузу, шли, обнявшись, останавливались, целовались…

Художник настаивал: исправленные эскизы он представит товарищу Рюмину лично. Генералу с дачи позвонили, он согласился.

Встретил едва ли не приветливей обычного, сперва коньяк, кофе, комплименты, вопросы о семье, о том, удобно ли на даче. И, наконец: ну-с, посмотрим, как там у вас получилось…

Туго натянутые на доски листы ватмана. На каждом полотнище, что свисали с карнизов бывших торговых рядов напротив Мавзолея, на этих красивых, красных, революционных полотнищах посередине броско выписаны белые круги с черной свастикой в центре. И на рукаве мундира Генералиссимуса на портрете изображена была повязка с той же свастикой.

«Ну, что ж», — спокойно сказал Рюмин.

Он позвонил, вошли двое — знакомые, из тех, что почтительно сопровождали по светлому рюминскому коридору.

— Убрать, кратко велел Рюмин, поведя головой в сторону Художника.

Те поняли без пояснений.

Он сидел за столом и возводил поклеп на себя, профессор, доктор наук, полковник медицинской службы, фронтовик, орденоносец, член партии с 1920 года, ведущий специалист Кремлевского лечсанупра Холмогоров Николай Петрович, русский, не привлекавшийся, не состоявший… и так далее…

«Внимательно ознакомившись с Обращением к советским евреям, считаю долгом поставить в известность, что на самом деле являюсь…» Он остановился, призадумался, вспомнил, как жена шутила в молодости, переводила его имя, отчество и фамилию на еврейский, написал: «…Бергманом Колманом Пинкусовичем, а документы, послужившие затем основанием для выдачи удостоверения личности, похитил у красноармейца, убитого в бою под Псковом и Нарвой, где родилась могучая Красная Армия во главе с великим полководцем товарищем Сталиным.

По ложным документам и под чужой фамилией я вступил в ряды большевистской партии, под этим чужим именем русского человека я, еврей, Колман Бергман, прожил всю сознательную жизнь. Пламенный призыв соплеменников-евреев пробудил совесть…»

Сталин ходил по комнатам кунцевской дачи. А там, в Кремле, в его служебных апартаментах, опробовали в последний раз новейшую аппаратуру опытного производства…

«…Красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля. Кипучая, могучая, никем не победимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая…»

…не выключали на ночь, оставили на полную громкость, не ложились, в шесть били, как обычно, куранты, а после…

…нет! не-ет! не-е-т! ой боже, этого не может быть, нет! н-е-т! боже мой, они сошли с ума, Фима, скажи мне, они сошли с ума, почему ты молчишь, Фимочка, что будет с нами, доченька, Сереженька, мальчик мой, а где же мой Геночка, почему нет Геночки, они его тоже убьют, а Белочка, наша Белочка, и она тоже, я не хочу, я не хочу, я не хочу, боже мой, боже… Сонечка, иди ко мне, дочечка, я не хочу, н-е-е-е…

…повторяем… Правительственного сообщения… сегодня… марта, в двенадцать часов по московскому времени…

…ночевал в кремлевской квартире, лег, как всегда, в три ночи, приказал разбудить раньше обычного, в десять, а Берии передать, чтобы вообще не ложился, проверил лично все объекты, в половине одиннадцатого чтобы позвонил с докладом.

Он спал ровно, спокойно, никакие видения не тревожили.

…на правой трибуне, третий ряд… просьба иметь документ, удостоверяющий личность… Я пошел, Циленька, я пошел, доченька, Сонечка моя, нет, не Сонечка, ты — Суламифь, ясно?..

…я пошел, малышка, ты уж держись, ладно? Я обязан вовремя явиться к университету и дойти до Красной площади, а оттуда я непременно смоюсь, я удеру, я приеду, а ты слушай, ты слушай радио, ты записывай, пожалуйста… Я непременно удеру, а ты все слушай, все запоминай, ты сильная у меня, ты держись, дай я тебя поцелую…

…нет, я поеду, я непременно поеду; раз уж не было процесса и я не стал обвинителем, я поеду, я обязан видеть, язапишу для потомков, быть может, мне поверят они…

…без вещей, на выход, поторапливайся!

…быстренько, быстренько, быстренько, говорю! Да хватит, объяснила вам: буду на центральной трибуне, а вы на левой, ну что поделаешь, ведь я — это я, а вас пригласили… Быстро, Тимашуки-младшие, марш-марш, внизу машина ждет… Да какое там такси, я же сказала вам…

..ну Цилечка, достукались, пархатые? Пожили в двух комнатах, а мы в одной бедуем, ну вот, попрут вас отсель, на север этот, мы уж всю квартирку займем, ишь, две комнаты у них, да еще и компот каждый день варите, жиды богатые…

…не бейте, только не бейте, прошу вас, не бейте, я так не могу, нельзя бить человека… Да какой ты человек, сволочь жидовская… Гражданин начальник, гражданин сержант, я никакой не еврей, я русский, я не виноват, что меня втянула эта банда, я русский врач, и фамилия у меня русская, я случайно попал в шайку к ним… Не надо бить, не надо…

…где Сергей? А, тоже будет там… Соня, вы что, меня узнавать не желаете? Сонечка, дочка, это же я, Николай Петрович… Да, Соня, пойду… Пропуск у меня отобрать не догадались… Как, ты ничего не знаешь? Ну вечером встретимся, прости, я думал, Сережа тебе рассказал… Целую тебя, милая…

…«Страну, родную, милую, не взять жиденкам силою, да будет им могилою советская земля»… Громче, громче, товарищи, подхватывай, колонна, не растягиваться!.. «Не взять жиденкам силою!»…