В большой Москве, в отличие от маленькой заштатной Риги, литературных уфологов со своими шоблами, фракциями, «ОГАми» и премийками достаточно для создания друг у друга видимости того, что их профессиональная реальность объективна. Чтобы хотя бы в их компании представляться не без апломба: я-де не хрен собачий — писатель (одна моя знакомая это слово произносит с ударением исключительно на первый слог). Чтобы статусные периодические издания держали на предпоследней полосе маленькую уфологическую резервацию…

Да, в этом есть логика. Но логика сектантская, от которой меня воротит. Порочная уже хотя бы в силу априорной узости любого круга «посвященных» и, соответственно, искаженности критериев (какой только мусор, е-мое, не держат в России за литературу)…

Я размахнулся, граната темного стекла, вращаясь, перелетела тропинку и шоркнула в кустах.

— Раму посадили, знаешь? — спросил Бандот.

— Ну? Нет, не знаю. За что?

— Порезал одного чудилу.

— Насмерть?

— Нет, но почти. Розочкой по шее ширнул, тот еле жив остался.

— Розочкой? — Я только головой покачал, вскрывая новое «Терветес».

— Приколи! Он в кабаке каком-то гулял, в центре. Поцапался по пьяни. Бутылку об стол и вперед…

Е-мое, думаю. Все с катушек послетали.

— И сколько ему намотали?

— Трешник, что ли. Еще по-божески. Решили, что не в себе был.

— А че с ним случилось действительно?

Строго говоря, удивляться тут было вроде нечему. Я помню, как у Рамы с корешами повелось заруливать (уже, как правило, на рогах) в «Зеленую ворону», приличное латышское заведение, и первым делом совать бармену диск «Блатной рай» со словами: «Вот это все — три раза подряд!» «Умные лабусы, — любил рассказывать Рамин, — уходили сами… Глупые…» — и он широко ухмылялся. Когда однажды, повязав его, еле ворочающего языком, менты потребовали объяснений, за что Рама напал на потерпевшего, тот надолго задумался, потом произнес неубедительно: «Он украл у меня мобильный телефон…» Подумал еще и добавил гораздо уверенней: «И слишком громко пел караоке!»

Когда в Ригу стали летать европейские дискаунтеры и центровые пабы наполнились молодыми пьяными бриттами, за смешные, особенно по их меркам, деньги приезжающими сюда на выходные сосать дешевое местное пиво и шворить нетребовательных местных девок, туда же, в «Диккенс» и «Пэдди Виланс» повадился и Рама. В прошлом году 17 марта, в День святого Патрика, я собственными глазами наблюдал охоту Рамина на шляющихся в изобилии по Старушке ирландцев. По пьяни его заклинило на идее добыть в качестве трофея идиотскую зеленую шляпу, что напялил по случаю национального праздника каждый третий из них; на наше с пацанами предложение снять с кого-нибудь килт Рама задумался, по-моему, вполне всерьез…

Он был странным типом. Для человека, лично его не знающего, в рассказах он должен был представать агрессивным быдлом — не просто гопником, а уголовником. Например, когда Латвия вступила в Евросоюз, Рама занялся бизнесом по следующей схеме: создается фирмочка с пристойным уставным капиталом, на ее счет покупается дорогая хорошая машина — в лизинг, страхуется, выплачивается первый взнос, после чего машина угоняется собственными силами. Когда она, миновав относительно открытые границы, оказывается уже в Западной Европе, подается заявление об угоне. Ты получаешь страховку — раз. Ты продаешь машину — два…

Самое интересное, что на деле это был обаятельнейший и совершенно безобидный (в трезвом виде!) пацан. Добродушный и деликатный. При том что разнообразные его занятия то и дело вступали в напряженные отношения с УК, он ни разу не попался ни на чем серьезней кабацкой драки. Раму отличало парадоксальное — при его-то повадках — здравомыслие, безупречное умение не влезать в действительно опасные затеи и немедленно уходить из самого успешного дела, если оно начинало отдавать добротным, нешутейным криминалом. Даже в диких своих загулах, даже в абсолютно, казалось бы, невменяемом состоянии он как-то ухитрялся избегать настоящего членовредительства. Работал в нем некий предохранитель… Поэтому, узнав, что его угораздило-таки закататься по тяжкой статье, я здорово и неприятно удивился.

— Никогда, — говорю, — не слышал, чтоб у него ширмак падал… Бухал он, конечно, будь здоров, но как-то с башней у него, по-моему, все было в порядке. За психа его не держали…

— Вроде этот чудила, которого он покоцал, развел его неслабо. На бабки. И подставил еще кругом. Какая-то фирма у них была…

— Погоди-погоди… Точно… — Я попытался вспомнить, что до меня долетало рикошетом про эту историю. Не смог. — А что за чудила-то?

— Борман такой.

— Это который Бормин, или как там его?

— Ну, старый знакомый Рамина.

— Такой длинный? Потрындеть любитель?

— Ну да… Володя, что ли…

— А… — Мне показалось, что я начинаю-таки припоминать. — Какой-то они кредит брали, да?

— Что-то такое… Насчет подробностей я сам не в курсе. В общем, нагрел он, говорят, Раму по полной программе. Да так, что тот потом никому ничего доказать не мог. Ну и встретились они как-то случайно в кабаке, а Рама уже залитый был. Слово за слово… Вообще, по ходу, правда здорово киданул его этот Борман, раз он его чуть не приткнул.

— Тем более, они друзья вроде были, — что-то потихоньку всплывало. — Давно, по-моему, вместе мутили… Как это Рамин, интересно, купился — он же хорошо всегда в деловом плане соображал?..

Бандот пожал плечами:

— Ты с Толяном видишься?

— Бывает…

— Он, кажется, Бормана неплохо знает… Они ж учились вместе в школе или в техасе…

Зазвонил Андрюхин телефон. Отставив бутылку, Бандот поспешно слез со скамейки и пошел куда-то к кустам, тихо бубня оправдывающимся голосом.

Я медленно сделал несколько хороших глотков. Солнце цедило через пегую шевелящуюся листву бесконечную свою морзянку, выкладывало между деревьями световые полосы, грело мою шею и висок. Длинные подвижные нити паутины проступали в воздухе и исчезали. По серой коре, по мучительно вывернутым корням торопилась в преданабиозной запарке членистоногая нечисть.

Андрула перестал хмуро отчитываться и заржал — явно с кем-то другим уже разговаривал. Я повернул голову и увидел, что он возвращается с мобилой у уха. «Лешич вон тоже в Москве недавно был, — расслышал я. — Тоже плюется…»

— Гарик, — пояснил он, отключившись и подбирая пиво. — Говорит, что скоро там у них все медным тазом накроется…

Экие, думаю, все русофобы пошли…

— С Россией, — возразил я, вспомнив Карпуню, — все будет зае…сь!

Лучшая из слышанных мною формулировок на этот счет принадлежала Валере Карпушкину, завотделом спорта в газете «Час» и экс-депутату латвийского сейма. В редакционной курилке зашел как-то спор о судьбе исторической родины.

— С Россией, — авторитетным депутатским басом оборвал спорящих огромный пузатый Карпуня, — все будет зае…сь!

После паузы у него подобострастно поинтересовались:

— Но когда, Валерий Васильич, когда же наконец?!

Карпуня подумал и еще более авторитетно заверил:

— Никогда!

Еще метров с десяти слыша, как он огрызается в мобилу, я понял, что сегодня Толян уже успел плеснуть под жабры. Кажется, говорил он со своей девицей. Кажется, обещал — «ладно, ладно…» — приехать провожать ее на вокзал. Девица, как я знал, работала проводником в поезде «Латвия» и отбывала, как следовало из диалога, в четыре двадцать. Я посмотрел на часы: начало четвертого. Когда Толян отключился, я его об этом проинформировал.

— Да пошла она… — Толяныч, с преувеличенным пренебрежением скривившись, протянул мне баночку слабоалкогольного «коктейля», которым догонялся. Я отказался.

Было холодно, поплевывало моросью. «Куда мы?» — спрашиваю без энтузиазма. — «Встретимся сейчас с одним челом. Хороший чел. Женька из „Югры“ — знаешь „Югру“? Нет? Че, серьезно?..» Я, давно уже ни российской, ни тем паче местной музыкой совершенно не интересующийся, помотал башкой. Оказалось, это почти звездная по рижским меркам команда, неоднократно разогревала титанов русского рока, участвовала в «Нашествии»… «Знаешь „Нашествие“?» — «Че-то слышал…»