Пожалуй, что было хорошо в «Хеллсинге», так это музыка — тревожная, слегка мрачноватая, она вполне соответствовала настроению Жаклин.

Рекламная перебивка последовала очень быстро — слишком быстро, по мнению Жаклин. Она прошла на кухню, включила чайник. «Так что, вы говорите, пьют вампиры? — улыбнулась она собственным мыслям. — Говорите, кровь? Неправда — они сейчас будут пить чай. Горячий чай без сахара. Куда вкуснее, право слово…»

Конечно, все было не совсем так — и если Жаклин старалась убивать МЕЧЕНЫХ, пролив как можно меньше крови, то здесь никакой случайности не было.

Ей совершенно не хотелось поддаться невольному искушению — ведь она не враг людям. Больше того — она тоже человек, только получивший долголетие и некоторые особые возможности. И возможности эти она сейчас обратит на одно — на то, чтобы избавить мир (а заодно — и себя) от поганой твари. Вот уж кто настоящий кровопийца, так это госпожа Стефании Фабиан!

Реклама закончилась, снова начался фильм. Вампиры разделились на тех, кто пытается помочь людям и на иных, которые хотят прикончить все человечество — не больше не меньше. Жаклин смотрела в экран, и понимала, что мультик не столь уж плох и глуп.

Быть может, те, кто его делал, знали или, хотя бы, чувствовали правду. Просто им пришлось пойти на поводу у неумных людских легенд.

«Сколько нас существует в мире? — подумала она. — Несколько тысяч? Или — всего несколько сотен?» Последнее было вернее, но ведь не все так трагично — ведь, например, совсем недавно она встретила этого парня, своего собрата. Здесь, в этом почти чужом для нее городе. Причем, он — не инициированный, он — вампир по рождению, таких видно сразу. Заносчив, правда, не в меру. Но с годами это должно пройти.

Она подумала, что, возможно, было бы правильно рассказать ему обо всем — о том, почему она оказалась здесь, о твари, существующей за тысячи километров, но протянувшей лапу к этому городу. О том, как она сама была инициирована.

Почему-то этот парень вызывал доверие — невзирая на всю его заносчивость.

Нет, конечно, она не должна ни о чем рассказывать. И на Витебский вокзал в Запределье она не отправится. Это — ее война, и не надо примешивать к ней никого из соплеменников, даже тех, кто способен вызвать доверие. Вот когда с тварью будет покончено, вот тогда — другое дело.

Фильм закончился, началось какое-то очередное реалити-шоу. Жаклин вырубила звук, но осталась сидеть около телеэкрана, по которому бегали беззвучно разевающие рот люди. Ей было не до них. Воспоминания — вот что не давало Жаклин покоя.

— Конечно, ваше ремесло не может не вызвать некоторых… скажем, подозрений, — в который раз говорил худощавый мужчина без парика в строгом костюме — было сразу заметно, что он относится к идее добродетельной бедности если и не с энтузиазмом, то, по крайней мере, очень серьезно.

Отпираться было совершенно бессмысленно. Худощавый посетитель, назвавшийся представителем какого-то комитета (Жаклин так и не запомнила, какого именно), назвал имена нескольких клиенток гадалки, сообщил, через кого именно они связывались с ней, помянул даже гражданку Буиссон. Жаклин не знала, кому молиться, чтобы он не знал о том, как к ней заходила будущая убийца «друга народа». Но, кажется, он о том и не ведал — иначе их беседа могла стать очень короткой: «Именем республики вы арестованы, следуйте за мной…» А дальше все очень просто — суд революционного трибунала, который знает только один приговор.

Сердце Жаклин замерло, когда посетитель стал называть фамилии, имена, кажется, он отлично знал даже содержание предсказаний гадалки.

— Как вы понимаете, все это очень подозрительно — особенно в нынешние времена, — веско заявил он. — Но мы вовсе не требуем прекращения ваших… гм… занятий. Ведь это — единственное, чем вы зарабатываете на жизнь, не правда ли?

— Это верно. — Жаклин нашла в себе силы кивнуть.

— Под указы о спекуляции вы тоже не подпадаете, — успокоил ее посетитель. — Так что я рекомендовал бы вам продолжать занятия вашим ремеслом. Если вам нужно разрешение комитета — негласное, разумеется, — оно будет вам дано, гражданка.

Жаклин еще не поняла, к чему он говорит все это.

Вообще-то, разрешений у нее никто и никогда не требовал — по крайней мере, до сегодняшнего дня.

— Но есть одно небольшое обстоятельство, — по губам представителя комитета пробежала хитрая улыбка. — Вы должны будете сообщать нам то, что придется услышать. Как мы понимаем, к вам заходят и те, кого мы именуем врагами народа — не только добродетельные граждане, которые клюют на ваш обман…

Она сделала протестующий жест рукой, — впрочем, совершенно незамеченный посетителем.

— Так вот, вам следовало бы сообщать о том, что вы услышите помимо просьб вернуть мужа или навести порчу на соседку. Такие вещи, как вы, гражданка, должны понимать, нас совершенно не касаются.

Но людям свойственно говорить и иные вещи. Надеюсь, мне не придется долго объяснять, что я имею в виду?

Жаклин прекрасно понимала, о чем говорит посетитель, но решила, что будет до последней возможности притворяться безмозглой дурочкой, которая совершенно не может понять, о чем идет речь.

— И что же вас интересует? — с улыбкой спросила она.

Лицо худощавого служителя республики заметно помрачнело.

— Вы прекрасно знаете это! — укоризненно сказал он. — Но я могу и напомнить. Насколько нам стало известно, летом первого года республики к вам пожаловала одна посетительница… Будет опрометчиво назвать ее гражданкой. Я не слишком хорошо могу представить, о чем именно вы с ней говорили — но тем хуже для вас. Конечно, она могла спросить вас только о собственной судьбе. Но ведь ваша беседа могла пойти и иначе. И тогда… вы можете отдать себе отчет, кем бы вы стали тогда? — он склонился к ней и почти прошептал:

— Соучастницей… Соучастницей самого злодейского преступления против республики!

Жаклин невольно вздрогнула. Значит, они знают и об этом! Спасения нет!

К счастью, посетитель истолковал испуг гадалки по-своему — как готовность сотрудничать.

— Но республика милосердна, она не карает невиновных, — он слегка улыбнулся. — Если бы за вами была серьезная вина, гражданка, то мы, возможно, и говорили бы — но не здесь. Мы же всего-навсего просим, — нет, скорее, требуем, ибо это долг любого добродетельного гражданина, — мы требуем помощи нам. Только и всего. Республика окружена всевозможными заговорами, и вы не можете об этом не знать. И не можете оставаться в этот час равнодушной. То, о чем я говорю — это ваш долг.

— Но я и правда ничего особенного не слышу от своих посетителей, — попробовала она защититься, но эта защита получилась совсем уж неубедительной.

— Как вам будет угодно, гражданка! Вы можете сообщать мне или моему помощнику обо всем, что вам довелось услышать. Мы уж как-нибудь сможем разобраться. Но нам важно ваше согласие.

Насколько оно важно, Жаклин знала и без его пояснений. Сейчас не было даже тайны исповеди — любой священник, который не донес бы на врагов народа, оказался бы на эшафоте с теми самыми врагами.

— Итак, — повторил посетитель. — Вы готовы послужить республике?

Ответить на этот вопрос как-то иначе, чем «да» означало добровольно подставить свою шею под нож.

Вот тогда они наверняка вспомнят и летний визит, и все, что за ним последовало…

— Готова, — произнесла Жаклин. — Но нужна ли будет республике та служба, о которой говорите вы?

— Нужна. Я уверен в этом, — убежденно сказал представитель комитета.

— Вы разрешите, я подумаю? — спросила она.

— Можете и подумать. Но я бы советовал… очень советовал вам надумать слово «да», — хищно усмехнулся посетитель. — Это избавит вас от многих проблем и неприятностей. Хотя, — он улыбнулся, кажется, представителя комитета пробило на откровенность, — думать добродетельным гражданам, как я полагаю, не надо. Им надо подчиняться, все уже придумано. Так что желаю вам ответить «да».