Он встал, отвесил легкий поклон, — и вышел, затворив за собой дверь. Жаклин осталась в раздумьях, невзирая на только что полученный «добрый совет», — или, все же, приказ.

Все менялось едва ли не каждую неделю. Кажется, еще вчера гильотина была в новинку, а короля считали последним казненным преступником в республике. Горячие головы требовали вообще упразднить смертную казнь.

Не тут-то было! После убийства «Друга Народа» и раскрытия заговоров — реальных и мнимых — кровь полилась сперва ручьями, а затем и рекой. И едва ли не каждую неделю выходили новые декреты республики, касавшиеся преступников и подозрительных лиц.

То, что старая аристократия была поголовно объявлена преступной, оказалось вполне понятным — но это Жаклин не касалось, во всяком случае, напрямую. Потом на гильотину последовали спекулянты и те, кого считали агентами враждебных держав. А после издавались новые декреты о подозрительных личностях. Таковыми можно было посчитать кого угодно. Например, тех, кто не произносит патриотических речей, распускает пораженческие слухи, те, кто произносит высказывания, направленные против равенства, братства и свободы, против единства и неделимости республики. Одинаково подозрительными считали и тех, кто произносит патриотические речи, но неискренне, затаив в сердце ненависть к республике и революции. Любое неосторожно сказанное слово могло привести на эшафот. И приводило…

Жаклин подошла к зеркалу, удивившись собственной бледности. Кажется, еще вчера ничего подобного с нею не творилось, теперь же, после беседы с представителем комитета, она выглядела так, будто не спала три ночи — никак не меньше.

Значит, они считают, что думать не надо, надо подчиняться? Что ж, очень хорошо тем, к кому не приходит такой вот посетитель и не предлагает стать доносчиком. Ему легко судить и осуждать. А каково сейчас ей? Ведь они могут и не брать ее под стражу, не выносить приговора — ничего этого даже и не нужно, достаточно прикрыть ее ремесло. А остальное довершат холод, голод и бездомность.

Значит, думать не надо — надо идти и служить им.

В конце концов, служить тоже можно по-разному.

Она по-прежнему станет прикидываться дурочкой, пересказывать тайны домохозяек, которых «сглазили» соседки. В конце концов, им все это просто надоест, Жаклин просто прогонят прочь — к ее радости. Она не должна подвести под нож гильотины ни одного человека.

Своим чутьем она понимала, что все не так просто — они найдут способ вытрясти из нее нужный им донос. Но выхода все равно не было. Думать не надо — надо доносить по приказу.

Тот самый комитет, адрес которого продиктовал посетитель, располагался неподалеку от площади Революции. Больше всего Жаклин было ненавистно проходить мимо гильотины, стоявшей на площади.

Сейчас проклятая машина не действовала, казни совершались поутру. Но Жаклин знала, что завтра косой нож будет падать на шеи невинных людей под свист и улюлюканье толпы. Теперь гильотина не знала отдыха.

Жаклин невольно остановилась на площади, глядя на эшафот, около которого прохаживалась охрана.

Она вздрогнула, ей показалось, что сам воздух площади пропитан кровью и запахом смерти. Что-то будто бы отталкивало ее отсюда, ей хотелось бежать, сломя голову. Не разбирая дороги — лишь бы подальше, подальше отсюда.

Так она простояла несколько мгновений, пока не услышала голос за спиной:

— Привет, милочка! А я тебя узнала!

Она резко обернулась. Слева от нее стояла та самая «добродетельная домохозяйка», которая рядилась во вретище и черт знает какие обноски, та самая, что получила в качестве трофея кровь казненного короля.

— Все ходишь, вокруг да около, а здесь и не появляешься, — продолжала «домохозяйка».

— Я занята, гражданка, — сказала Жаклин, все же намереваясь пройти через площадь.

— Я тоже занята, — радостно подхватила «домохозяйка». — Провожаю к великой бритве всех поганых преступников — одного за другим, одного за другим. — В ее глазах Жаклин почудился безумный огонек. — А чем не занятие, скажи на милость?! Присоединяйся к нам, не пожалеешь!

— Но зачем?

— Да затем, голубушка, что я знаю, кто ты такая есть, а вот ты про меня не знаешь ничего! — с ухмылкой сказала женщина, — она подошла поближе, обдав Жаклин мерзким запахом грязи. — Думаешь, я не вижу, что ты — из наших? — продолжала она уже тише.

— Из ваших — из кого? — Жаклин посмотрела на охранников, но те не проявляли никакого интереса к беседе двух женщин.

— А из тех, кому достаточно не есть, а разве что смотреть на это дело, — «домохозяйка» провела ладонью по своей шее. — Чтобы — одного за другим, одного за другим…

Теперь она уже не казалась безумной. Было здесь что-то совершенно иное, настолько жуткое, что Жаклин невольно попятилась.

— Ты куда же это? Добром прошу — приходи завтра к нам. Не пожалеешь, — говорила, между тем, «домохозяйка». — Тебе понравится, ты втянешься… Ты сама подумай — прежде я была беззубой старухой, едва ноги носили, а сейчас! — она принялась подпрыгивать на месте в каком-то жутком танце, чепец сполз с головы, открыв белые — не седые! — пряди.

Сейчас она и в самом деле выглядела не старше Жаклин. — Каково, а?! И все — она! — Безумица с восторгом взглянула на гильотину.

— Шла бы ты домой, незачем тебе к гражданке лезть, — один из охранников, наконец-то, решил, что пора бы и приступить к служебным обязанностям. — А ты не слушай, гражданка, проходи по своим делам.

Жаклин была почти что благодарна этому стражу порядка, она почти что бегом бросилась с площади.

— А ты бы замолчал! — слышала она позади себя. — Не указывай мне, что мне делать, я тебе не аристократка какая-нибудь! Им указывай, в какую позу под нож встать, понял!

Дальнейших препирательств гадалка не слышала. Она уже готова была донести на кого угодно — лишь бы никогда больше не видеть эту проклятую тварь. Но в жизни все складывается не по нашему хотению.

Помощник (того самого представителя комитета на месте не оказалось) был чем-то знаком Жаклин.

Она внимательно посмотрела на него — бледное лицо в обрамлении черных волос, без парика, на вид — совсем молод, лет двадцати, не более. Где-то она его видела — но где, не могла сейчас сообразить.

— Мне говорили о вас, гражданка, — сказал он, когда Жаклин назвалась. Потом он кинул на нее внимательный и изучающий взгляд. — О вас и вашем ремесле. Собственно, все намного серьезней, чем вы могли предположить…

Он замолчал на минуту, еще более внимательно уставившись в лицо гадалке.

— Я вас помню. Тогда, при казни короля, — отрывисто проговорил молодой человек. — Вам, кажется, стало не по себе?

Теперь и она вспомнила, где видела это лицо.

— Люди, обыкновенно, боятся крови. — Он слегка усмехнулся. — А также боятся покойников. Это заблуждение, гражданка. Впрочем, я не о том. С чем вы пришли? Вы намерены сотрудничать с нами?

Жаклин молча кинула.

— Хорошо. Можете изложить все, что вы считаете нужным — прямо сейчас. И помните — волноваться вам нечего, республика казнит лишь преступников, настоящих врагов народа. К тем, кто становится на преступный путь из-за своих заблуждений, мы снисходительны. И не караем невиновных, — он говорил настолько твердо, как будто хотел убедить во всем прежде всего себя, а уж потом — посетительницу.

Отчего-то в его присутствии Жаклин стало чуть легче, словно бы омерзение от встречи на площади куда-то постепенно исчезало.

Она и в самом деле стала рассказывать о своих последних клиентах, о сглазах и порчах. Молодой человек слушал, что-то записывал. Но при этом он сохранял настолько рассеянный вид, что Жаклин уверилась — дальше него все, сказанное ею, не пойдет. И это было единственным хорошим обстоятельством за весь день.

— Пожалуй, будет довольно, — проговорил он, наконец, откладывая перо. — Вы можете прийти с докладом дней через пять… Я буду здесь.

Он задумался, а Жаклин не спешила уходить — она думала, что придется опять пройти через площадь.