Но в антропогенном акте Борьбы за признание содержится не просто согласие — оно является взаимным. Юридически это важно, поскольку здесь мы находим первоисточник всего того, что позже станет юридическим договором. Безусловно, Борьба не является «договором» в собственном (или в юридическом) смысле слова. Ибо договор предполагает наличие «третьего лица», арбитра, тогда как в Борьбе есть только «стороны», два противника. В ней нет и «конвенций», поскольку конвенция предполагает идею обмена, в то время как Борьба выражает волю взаимного исключения, а в крайнем случае и уничтожения одного другим. Один желает целиком подчинить другого, все у него отнять, ничего ему не дав взамен. Другой на это никак не согласен, и он сам хочет точно так же обойтись с соперником, ничуть не заботясь о согласии. Поэтому тут нет никакой «конвенции», но есть две независимые воли, два согласия на действие, которое делает невозможным взаимодействие.
Здесь имеется согласие на риск, которое как для нас (т. е. с точки зрения истины), так и для самих участников есть основание любого взаимодействия. Для нас это итог некой «конвенции» или некоего «договора», хотя для участников таковых не было. Вот почему мы можем сказать, что с того момента, как человек творит себя в такой ситуации, он способен устанавливать «конвенции» с себе подобными и придавать взаимодействию с ними форму юридического «договора». Подобно тому как наличие согласия в антропогенной Борьбе делает возможным осуществление Справедливости в человеческом или историческом мире, взаимность этого согласия делает возможным существование договоров в этом мире.
Договор предполагает взаимное, а не одностороннее признание. Поэтому договоры появятся впоследствии, тогда как в Борьбе речь идет лишь о взаимном исключении, где один желает быть признанным другим, не желая при этом признавать его самого. Поэтому оставим на время договоры и обратимся к Справедливости. Если она является автономным и специфически человеческим феноменом, то ее источник нужно искать в антропогенном акте. Так как согласие есть признак ее возможности, то мы проанализируем условия этого согласия, чтобы обнаружить затем содержание идеи Справедливости.
Прежде всего, согласие одного предполагает согласие другого — в борьбу каждый вступает ради признания его другим, а тот готов признать его лишь настолько, насколько сам готов сражаться ради признания. Именно потому, что здесь имеются два согласия, Борьба не будет несправедливой и может стать справедливой. Если бы оба противника нападали друг на друга без всякого согласия, ситуация была бы юридически нейтральной. Ведь в таком случае в борьбе не было бы ничего человеческого (как и ничего антропогенного): это было бы случайное столкновение или схватка животных. Если один по своей воле нападёт на другого без согласия последнего на борьбу, ситуация будет несправедливой или нейтральной, но она также не будет антропогенной: тот, кто отказывается от борьбы, уже признает нападающего (тогда это — несправедливое нападение) или вообще не способен признавать, будучи просто животным.
Один из противников согласен на борьбу лишь в том случае, если он предполагает равное согласие на нее со стороны другого. Мало того, он предполагает также и то, что другой действительно тоже рискует жизнью, как и он сам. Он не согласится на борьбу, если другой вступает в нее без всякого риска для себя. Можно сказать, что он соглашается на борьбу лишь потому, что предполагаемое согласие другого такое же по своей природе, как и его собственное, и оба эти согласия осознанно предполагают один и тот же риск собственной жизнью. Именно этот элемент равенства во взаимодействии выявляет в человеческом сознании идею Справедливости.
Антропогенная Борьба справедлива, если её участники равны, если вовлеченные в нее два соперника имеют одинаковые условия. В сознании третьего это равенство предстает как взаимность, тогда как в сознании участников оно выступает как согласие. Вот почему признаками Справедливости являются согласие и взаимность. Борьба справедлива для участников как борьба равных, и она объективно справедлива как равная для «третьего» (как и для нас, т. е. с точки зрения истины). Она справедлива потому, что, в принципе, каждый из противников вступил бы в борьбу, окажись он на месте другого. Можно сказать, что при взаимном согласии вступающих в Борьбу она оказывается справедливой. Такое взаимное согласие позволяет «третьему» считать ее справедливой. Из этого можно вывести то, что всякое взаимодействие со взаимным согласием будет называться справедливым ровно настолько, насколько в нем предполагается равенство его участников. И все равное в социальных отношениях будет справедливым, даже если на это нет согласия. Ведь согласие есть лишь субъективный признак Справедливости, тогда как сама Справедливость есть объективно устанавливаемое Равенство[6].
Таким образом, идея Справедливости возникает в тот же момент, что и антропогенная Борьба, выявляя одну ее сторону — сторону равенства. Борьба справедлива в том случае, если вступившие в нее соперники строго равны по объективному и субъективному положению[7]. Человек способен осуществлять Справедливость в социальном взаимодействии только потому, что он рождается в справедливой антропогенной Борьбе, которая является таковой по определению, ибо это — борьба равных. Рождаясь в равенстве и через равенство, он не может целиком и полностью реализовать себя помимо полного социального равенства. Вот почему говорится, что действительно человечным можно быть лишь будучи справедливым.
Но если человек рождается в равенстве (или в Справедливости) антропогенной Борьбы — которая, стоит сказать, не имеет ничего общего с физиологическим или природным равенством, но есть исключительно равенство человеческого удела, — в своем историческом развитии человек далеко не всегда существовал в условиях равенства. Вот почему Справедливость отличается от равенства.
Антропогенная Борьба начинается в условиях равенства, завершается она несправедливостью. Возможность человека дана в начальный момент борьбы, но его действительность приходит только вместе с ее завершением. Борьба же заканчивается односторонним признанием победителя — Господина со стороны побежденного — Раба. Исходом борьбы оказалось полнейшее неравенство ее участников. Но если Борьба была справедлива в начале, то таковым должен быть и ее результат. Так что имеется справедливое неравенство. Неравенство справедливо ровно настолько, насколько оно происходит из первоначального равенства.
Посмотрим, что представляет собой эта Справедливость неравенства, проистекающая из Справедливости равенства. Неравенство (одностороннее признание) рождается из того, что один из противников оставляет борьбу и сдается другому из страха смерти, который не мешает другому идти до самого конца. Этот отказ от Борьбы (или эта капитуляция) также должен быть свободным, т. е. сознательным и добровольным — иначе не было бы «признания», а тем самым сотворения нынешней человеческой реальности. Капитуляция происходит добровольно и принимается она также добровольно. Иначе говоря, мы опять имеем дело со взаимным согласием. Поэтому ситуация не становится несправедливой — при всем неравенстве она остается справедливой. Только это согласие еще не указывает на возможность Справедливости, и нам нужно вновь обратиться к анализу условий согласия, чтобы выяснить содержание новой идеи Справедливости.
Здесь вновь присутствует взаимность согласия. Один предлагает свое подчинение, поскольку считает, что оно будет свободно принято, а другой его принимает, поскольку считает его свободно предложенным. Так что ситуация может быть справедливой, а тем самым она таковой и оказывается в действительности. Побежденный добровольно предлагает свое признание взамен за свою жизнь, а победитель добровольно оставляет ему жизнь взамен за признание. Поэтому мы можем сказать, что в глазах Раба безопасность рабства или (выводимое из него) рабство в безопасности имеет ту же ценность, какую для Господина имеет господство в риске или (выводимый из него) риск господства. Здесь имеется аналогия с первоначальным равенством, объясняемая тем, что новое положение происходит из равного положения в начале. Только тут уже нет равенства в собственном смысле слова: ни объективного (признание было односторонним), ни субъективного. Ведь теперь один из них, оказавшись на месте другого, уже не действовал бы точно так же: Господин не сдался бы, окажись он на месте Раба, а Раб на месте Господина не вел бы борьбу до самого конца. Раб не хуже Господина знает о том, что между ними нет равенства, как нет равенства между основными их установками. Но если здесь более нет равенства положения или установки, то есть эквивалентность. Преимущество безопасности в глазах Раба равнозначно тем преимуществам, которые приносит ему безопасность. Скажем иначе: невыгодность риска компенсируется для Господина выгодой господства, а для Раба выгода безопасности компенсирует невыгоду рабства. Тогда ситуация оказывается справедливой, с одной стороны, поскольку положения участников эквивалентны, а с другой — потому что в каждом положении невыгода возмещается выгодой (или наоборот), и в каждом случае можно говорить об эквивалентности выгод и невыгод. Именно эта эквивалентность дает нам содержание новой идеи Справедливости.
