Человек также является животным (вид Homo sapiens). Чтобы существовать как человек, он должен существовать и как животное: в своем человеческом качестве ему приходится реализовывать себя в том же онтологическом измерении, где он существует как животное. Две сущности находятся в одном онтологическом измерении и вступают во взаимодействие, в котором (в предельном случае) одна из них может аннулировать другую. В той мере, в какой человек есть признание, человек должен смочь упразднить себя как животное: его желание желания должно быть способно отменить его животное или естественное желание. Естественное желание есть, в конечном счете, «инстинкт самосохранения», и антропогенное желание должно суметь упразднить этот «инстинкт». Иначе говоря, чтобы реализовать себя как человеческое существо, человек должен рисковать своей жизнью ради признания. Именно риск собственной жизнью (Wagen des Lebens) есть истинное рождение человека — если он осуществляется ради желания признания.
Это желание с необходимостью предоставляет повод для такого риска. Ибо человек может желать лишь желание другого человека. А этот другой, будучи человеком, также желает желания того, кто желает его желания. Тем самым желание желания может реализоваться лишь в смертельной борьбе (Kampf auf Leben und Tod) во имя признания. Человека осуществляет риск, поскольку он не может реализоваться иначе, чем в предполагающей такой риск борьбе.
Если антропогенное желание одинаково у обоих, то борьба за признание может привести лишь к смерти — или обоих противников, или одного из них. Тогда нет и признания, а тем самым нет и реально существующего человека. Чтобы он мог осуществиться, борьба должна была закончиться односторонним признанием — победителя побежденным. Но это возможно лишь в том случае, если антропогенное желание не одинаково у обоих противников. У будущего победителя оно должно быть сильнее, у будущего побежденного — слабее. Чтобы уступить, отказываясь от борьбы, побежденный должен был испытать страх. Желание признания у него должно было покориться инстинктивному желанию самосохранения. Человек в нем оказался слабее того животного, которое является его субстратом; его человечность осталась потенциальной, не актуализировалась, не достигла уровня реальности, поскольку на этом уровне определяющей осталась животная жизнь. Победитель, напротив, сумел подчинить свой животный инстинкт самосохранения своему желанию признания. Тем самым он актуализировал свою человечность и он является человеком столь же реально, как и животным. Именно это выявляется — точнее, осуществляется — односторонним признанием. Побежденный признает человеческую реальность (или ценность, достоинство) победителя, каковая действительно существует; победитель не признает человеческой реальности (или ценности, достоинства) побежденного, и таковая действительно не существует. Сказать, что человеческая реальность признается или нет в зависимости от того, существует она или нет, равнозначно утверждению, согласно которому эта реальность существует (или нет) в зависимости от того, признана она или не признана.
Признанный побежденным победитель (со стороны которого нет признания побежденного) называется Господином (Herr); не признанный побежденный (признающий победителя) именуется Рабом (Knecht). Как мы видим, человек не мог возникнуть помимо этой антитезы Господина и Раба, т. е. человека, существующего актуально, и человека, существующего потенциально, где второй стремится к актуализации, а первый — к утверждению своего актуального существования.
Но если приглядеться повнимательнее, то мы заметим, что действительность Господина есть чистейшая иллюзия. Разумеется, он не существует в возможности, ибо он не имеет ни малейшей склонности к изменениям, к тому, чтобы стать другим, чем он есть, к бытию иным, чем он не является, ибо другой для Господина есть Раб, а Господин не имеет ни малейшей надобности делаться Рабом. Но в действительности Господин и не существует, ибо действительность человека есть его признание, а Господин не признан. Он «признан» Рабом, но Раб — это животное, поскольку он отказался от антропогенного риска, избрал для себя животную жизнь. «Признание» со стороны Раба не актуализировало человечности Господина. Ведь он ничуть не удовлетворен тем, что он признан Рабом, которого он и не считает человеком в собственном смысле слова. Будучи Господином, он не может признать Раба, да и не может перестать быть Господином. Так что ситуация у него безвыходная. Он никогда не получит удовлетворения своего желания признания. Его антропогенное желание поэтому не удовлетворено и не реализовано. Иначе говоря, он не осуществил себя как человеческое существо. А так как его нет и в возможности, то его вообще нет — он не существует реально как поистине человеческое существо. Это означает, что Господином можно лишь умереть (в борьбе за признание), но нельзя жить в господстве. Иными словами, Господин появляется в истории лишь с тем, чтобы исчезнуть. Он нужен в ней только для того, чтобы в ней появился Раб.
Ибо Раб, который лишь потенциально является человеком, может и хочет изменяться, и он способен посредством таких изменений удерживать себя в человеческом существовании. Он ровно настолько является человеком, насколько признает человеческие реальность и достоинство (ценность) Господина; у него есть тем самым идея человека. Но актуально он человеком не является, поскольку он таковым не признан. Поэтому у него есть стремление к признанию, к становлению иным, чем он есть. Если Господин не может захотеть стать Рабом, то Раб может захотеть стать Господином, возжелать признания в качестве Господина. Но на деле, даже если он преуспевает (возобновив борьбу, т. е. приняв риск), Господином он не становится. Ибо Господин не признает того, кто его признал, тогда как Раб исходит из признания другого: он признает и того, кого он обяжет признавать себя посредством борьбы. Он становится и будет отныне не Господином, но, скажем так, Гражданином.
Лишь Гражданин будет полностью и окончательно удовлетворен (befriedigt). Ибо только он будет признан тем, кого он сам признает. Поэтому только он актуально осуществится как человеческое существо. Вот почему можно сказать, что Господин был признан лишь для того, чтобы появился Раб, ибо Раб есть лишь потенция Гражданина, т. е. актуальной человеческой реальности.
Следовательно, если человек рождается только в антитезе Господина и Раба, то полностью осуществляется и актуализируется он только в синтезе Гражданина, который является и Господином (насколько он признан другими) и Рабом (насколько он признает их сам). А это означает, что он не является ни тем, ни другим: нет ни действительности без возможности, ни возможности без действительности, но перешедшая в действительность возможность[2].
Поэтому человек реален ровно настолько, насколько он является Гражданином: Господин и Раб являются лишь логическими «принципами», не существующими в чистом виде. Гражданин есть синтез господства и рабства, а этот синтез есть переход потенции в акт, т. е. эволюция. Эта эволюция есть не что иное, как история человечества, ведущая к совершенной нейтрализации, к окончательному равновесию господства и рабства, проходя через промежуточные стадии с преобладанием то одного, то другого составляющего ее элемента. В зависимости от того, какой элемент преобладает, можно говорить об (относительном) аристократическом господстве и (относительном) буржуазном рабстве.
Но эта диалектика всемирной истории является также — наряду со всем прочим — диалектикой Права и идеи Справедливости. Подобно тому как господство сливается с рабством в гражданстве, более или менее аристократическая Справедливость однажды сольется с более или менее буржуазной Справедливостью в синтетической Справедливости Гражданина в собственном смысле слова, т. е. гражданина универсального и гомогенного государства.
