Господин д’Аффри относится к нему с уважением и вниманием, однако весьма и весьма раздосадован популярностью сей новоприбывшей особы, чему свидетельство явное его нежелание познакомить меня с ним. Как бы то ни было, он сам засвидетельствовал мне свое почтение. Я любезно ответил тем же, и не далее как вчера он изъявил желание встретиться со мной ровно в полдень, однако в назначенный срок не явился и посему вновь объявил о своем желании поговорить со мной этим утром, и был мною незамедлительно принят. Начал он с обсуждения плохого состояния Франции, страстного ее желания мира, необходимости мирного договора и личных его стремлений поспособствовать этому событию, в целом столь желанного для всего человечества. Далее он говорил о своем пристрастии к Англии и Пруссии, которое, по его мнению, сделало из него искреннего сторонника Франции.
Будучи немало осведомлен об этом человеке и не осмелившись вступать в беседу без достаточных на то основательных сведений, я предпочел сразу же скрыться под маской серьезного и сдержанного тона, сказав ему, что подобные дела столь деликатного характера, что не подлежат обсуждению между людьми, неуполномоченными на это, а затем пожелал знать истинную причину его визита. Полагаю, что мой тон показался ему чересчур утомительным, ибо он тут же предъявил мне словно верительные грамоты два письма от маршала Бель-Иля. Одно из них датировано 4 февраля, а второе — 26 февраля. В первом письме он посылает ему охранный лист, бланк с королевской печатью и предлагает заполнить его по своему усмотрению. Во втором он выражает великое нетерпение услышать какие-либо вести от адресата. Оба письма, впрочем, изобилуют похвалой, обращенной к его способностям и рвению, в них же содержатся и надежды на удачное совершение дел, ради которых и снаряжен этот человек. У меня нет никаких оснований, чтобы сомневаться в подлинности этих писем.
Прочитав эти послания и обменявшись некоторыми незамысловатыми комплиментами, я попросил его объясниться, что он и сделал следующим образом: король, дофин, маркиза Помпадур, весь двор, да и весь народ, кроме герцога Шуазёльского и господина Беррье, страстно желают этого мира. Они хотят знать действительные устремления Англии и желают с честью подвинуться к заключению желаемого договора. Господин д’Аффри в тайну этих дел не посвящен, а герцог Шуазёльский, проавстрийски настроенный, вообще воздерживается говорить о своих дальнейших намерениях, скрывая полученную им информацию.
Однако это не имеет ровно никакого значения, ибо этому герцогу угрожает скорая отставка. Маркиза Помпадур не большая любительница Австрии, но ей недостает твердости, потому что она не знает, кому верить. Если она будет уверена в реальности мирного договора, то всем сердцем будет за него. Именно она и маршал Бель-Иль, с согласия короля, послали Сен-Жермена осуществить эту почти безнадежную миссию… Это и многое другое поведал мне сей авантюрист от политики. Я пребывал в величайшем затруднении на счет того, стоит ли мне вообще вступать в переговоры, но поскольку я удостоверился в подлинности миссии своего собеседника, о чем уже упоминал выше, я решил объясниться с ним в общих фразах. Поэтому я сказал ему, что желание короля подписать мирный договор является, несомненно, искренним, ибо мы со своей стороны делали подобное предложение еще в середине наших успехов в войне, которые с той поры стали гораздо очевиднее. Следует посвятить во все детали и наших союзников, ибо с ними дело быстро пойдет на лад, без них же оно застопорится. Франции, безусловно, хорошо известно наше положение, поэтому нет никакой нужды требовать от меня какой-либо дополнительной информации. Что же касается частностей, то прежде чем переходить к ним, мы сначала должны быть уверены в их необходимости; в любом случае, однако, я не располагаю сведениями, которые могли бы выступить в качестве таких подробностей. Затем я заговорил о зависимости Франции от двух императриц и крайне приятной перспективе, открывающейся перед ними даже в том случае, если короля Пруссии постигнет неудача. Однако я отказался ступить далее общих, хотя и положительных, заверений в желанности мирного договора для нашего короля.
По мере оживления беседы я спросил его о том, какая из потерь наиболее ощутима для Франции, наверное, Канада? «Отнюдь, — заявил он, — Канада обошлась Франции в 36 миллионов франков, ничего не дав ей взамен». Гваделупа? «Нет, она не станет препятствием к подписанию мирного договора, ибо сахарного тростника и в других краях достаточно». Вест-Индия? Он ответил также отрицательно, та же участь постигла и мой вопрос о денежных операциях Франции. Я спросил его, что они скажут насчет Данкирка?[139] Он не замедлил опровергнуть мое предположение, всячески заверив в искренности своего ответа. Затем он спросил меня, что мы думаем, в свою очередь, о Минорке? Я ответил, что мы забыли о ней, во всяком случае, об этом никто еще не вспоминал. «То же самое, — заявил он, — я не переставал говорить им вновь и вновь, а они изумлялись расходам, которых требовал этот остров».
Такова суть трехчасового разговора, состоявшегося между нами, о котором я хотел Вам поведать. Он попросил меня о сохранении строгой секретности и выразил свое намерение посетить Амстердам и Роттердам в ожидании моего ответа, о получении которого я его не обнадежил, но и не разуверил.
Я покорно надеюсь на то, что Ваше Превосходительство не поставит в упрек мне эту самодеятельность. Очень нелегко обрести правильную линию поведения в подобных обстоятельствах, хотя в моей власти было либо просто прервать все сношения с этой особой, либо продолжить их.
Поскольку король, видимо, желает дать ход мирным переговорам, да и Франция испытывает весьма сильную потребность в этом, то, кажется, нам улыбнулась благоприятная возможность, и я с воодушевлением ожидаю распоряжений, прежде чем тронуться с места».
В этот же день представитель короля Польши саксонец граф Каудербах написал своим коллегам — графу Викербарту в Дрезден и князю Александру Голицыну в Лондон — по письму, в которых среди прочих новостей немало места отводится Сен-Жермену и его приезду в Голландию. В письме Викербарту Каудербах рассказывает об имевшем место накануне ужине, на котором присутствовали кавалер Брюль и Сен-Жермен. Автор письма подробно описывает своего необычайного гостя:
«Несомненным фактом является то, что один из членов Генеральных Штатов, возраст которого приближается к семидесяти, рассказал мне, что видел этого необычайного человека в доме своего отца, когда сам еще был ребенком, и движения его были ловкими и свободными, как у человека лет тридцати. Его ноги всегда были готовы к резким поворотам, волосы у него были естественные, черные и покрывали всю его голову, на лице с трудом можно было найти хоть одну морщину. Он никогда не ел мяса, кроме белого мяса цыпленка, в небольших количествах, и ограничивался злаками, овощами и рыбой. Он предпринимал всяческие меры предосторожности против холода, но не возражал, если приходилось засиживаться допоздна. Он поддерживал компанию далеко за полночь, уступая нашему желанию, а утром по его внешнему виду ничего не было заметно.
…Он говорил как ученый о самых чудесных секретах природы. В его доказательствах не было таинственности, и без явной цели, одними объяснениями, он убеждал даже наиболее скептически настроенных слушателей. Показал несколько прекраснейших камней, среди них примечательный опал, и заявил, что вся мировая слава ему безразлична, он хотел лишь быть достойным титула гражданина».[140]
Затем, переменив тему разговора, граф перешел к своей миссии, которую выполнял в интересах Франции. Он очень хорошо отзывался о мадам де Помпадур как о человеке «с добрейшим сердцем, честнейшими намерениями и беспримерным бескорыстием… Беда Франции в том, что Людовику XV недостает твердости. Все, кто его окружают, знают об излишней его доброте и пользуются этим. Он окружен креатурами братьев Пари — этих истинных виновников бед Франции. Разорять Францию так долго, чтобы награбить себе восемь миллионов! Именно они скупили все и вся и не дали осуществиться планам лучшего гражданина Франции, маршала де Бель-Иль. Отсюда раздор и зависть среди министров, как будто они находятся на службе у разных монархов. К сожалению, мудрость короля уступает его доброте, и он не в состоянии распознать хитрость людей, которыми братья Пари обложили его. Эти люди прекрасно знают о том, что королю недостает строгости, и постоянно льстят ему Поэтому их слушают в первую очередь. Тем же страдает и фаворитка. Она видит зло, но у нее не хватает сил его искоренить. Граф Сен-Жермен является единственным человеком, решительно способным на это. Он возьмется за низложение силой своего влияния и деятельностью в Голландии двух особ, весьма вредных для государства, которые до сих пор считались незаменимыми. Слушая, с какой вольностью и непринужденностью он говорит обо всем этом, я постепенно приходил к выводу, что он либо очень уверенный в себе и своих силах человек, либо величайший в мире безумец.[141] Я мог бы до бесконечности занимать Вашу Светлость историями об этом примечательном человеке и его глубочайших познаниях в физике, однако боюсь наскучить Вам, ибо они, как мне кажется, более романтичны, нежели правдивы».[142]
