Он подошел к бездыханному телу, наклонился и, нежно прикоснувшись к нему, повернул голову лицом вверх. Посмотрел на опухшее, посиневшее лицо; притронулся к белому шнуру, при помощи которого опускаются шторы, глубоко врезавшемуся в шею, с надежным узлом. И очень быстро выпрямился.
Эта женщина была не Бетти.
Однако не только этот факт, сам по себе, привел его в состояние сильного волнения. Не только этот факт заставил его быстро встать и оглядеться в полутемной душной комнатке, где произошло насилие. У тела была еще почти нормальная температура. Капельки крови в ноздрях еще не совсем высохли. Кто бы она ни была (а Гарт был убежден, что угадал, кто она), эта женщина была мертва не более пятнадцати минут.
Пятнадцать — двадцать минут!
Он вытащил из кармана часы и открыл их. Невероятно, они показывали шесть.
Гарт спрятал часы и стоял неподвижно. Двигались лишь его глаза.
Открытая дверь на веранду была прямо напротив полуоткрытой двери, ведущей в прихожую на стороне, находившейся ближе к берегу. Этот пляжный павильончик предназначался для скрытой от чужих глаз частной жизни: в нем не было ни одного окна. Если смотреть на дверь, ведущую на веранду, столик с приборами и чаем стоял у стены справа. Среди разбросанного фарфора и ложечек кроме спиртовки стояли также двухлитровый кувшин, в котором Бетти держала воду для чая, котелок, керамический чайничек и банка сгущенного молока.
Гарт поглядел на противоположную стену. На одном из крючков висел длинный саржевый купальный халат, коричневый, в поперечную желтую полоску. Он принадлежал Бетти, Гарт это знал, однако она очень редко его надевала. Гарт подошел к этому халату, обыскал его карманы и обнаружил платочек с инициалами «Г. С.».
Глайнис Стакли.
Да, у нее и у Бетти очень похожие фигуры. Лица — нет, из-за этого прокушенного языка, выпученных глаз и посиневшей кожи; нет, о лицах этого сказать нельзя. Он снова быстро склонился над трупом Глайнис Стакли и повернул его лицом вниз, точно в то положение, в котором обнаружил.
Потом осмотрел столик. Протянул вперед руку, положил ладонь на чайник и отдернул ее, словно обжегся. При этом движении он сбил со стола чашку, которая, словно маленькая бомба, с дьявольским грохотом разбилась об пол и разлетелась на мелкие фарфоровые осколки.
В этот момент снаружи его окликнул по имени знакомый голос; затем снова позвал его, на этот раз громче, и пробудил в нем настороженность и желание сопротивляться тому, чему он должен был сопротивляться. Он поспешил в прихожую, к отверстию, которое можно было назвать парадным входом в павильончик; красно-белая парусиновая штора по-прежнему была наполовину опущена. Гарт дернул за шнуры и поднял штору.
Первое, что он увидел, даже раньше лица женщины, стоявшей снаружи, был дамский велосипед.
Велосипед лежал как минимум метрах в четырнадцати, там, где велосипедная дорожка, поднимающаяся к северной стороне дома, заканчивалась на травянистом склоне.
— Хэл… — начала Бетти запыхавшимся голосом.
— Что с Хэлом?
— Я встретила его на дороге. Он выглядел…
Бетти замолчала. На ней была соломенная шляпка, темная юбка и шелковая блузка с высоким кружевным воротничком, серая, как голубиное оперение; жакета на ней не было. Жизнь снова наполнилась чем-то реальным, снова завладела этими двумя людьми и начала швырять их с быстротой, не уменьшавшейся до тех пор, пока не прозвучало последнее слово об убийстве.
— Бетти, к тебе приехала твоя сестра?
— Да, она все еще здесь.
— Где?
— Наверно, в доме. Она уже должна была вернуться с пляжа. Два часа назад мы ужасно поссорились. Мы визжали друг на друга, как две базарные торговки. Я осыпала ее ругательствами, которые до смерти испугали бы твоих друзей. Потом я убежала, вернее, уехала на велосипеде и старалась как можно быстрее крутить педали. Однако в твоем письме было написано, что ты будешь здесь в шесть часов, поэтому я не могла…
— В моем письме? Каком письме?
Дыхание Бетти стало ровнее, однако румянец все еще пылал на ее щеках. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами; взгляд ее был неестественным, словно в ожидании озарения. Она уже хотела что-то сказать, но передумала и протянула к Гарту левую руку ладонью вверх.
Из серой кожаной перчатки выглядывал маленький листок бумаги, сложенный в несколько раз.
Гарт обернул шнур шторы вокруг заржавевших крючков, чтобы скатанная материя осталась наверху.
— Когда мы познакомились, — сказала Бетти, повысив голос, — ты послал мне два или три письма. Я сохранила их, хотя они были отпечатаны на машинке. Это ведь твоя пишущая машинка, да? Но почему ты меня обо всем этом расспрашиваешь? Ты видел Глайнис? А Хэл видел ее?
— Бетти, я не хочу тебя пугать…
Она стояла на влажном песке у трех ступенек, ведущих ко входу в павильончик, и смотрела на него странным взглядом, словно была в столбняке.
— Я не хочу тебя пугать…
— Ответь мне на один вопрос. Пожалуйста, прошу тебя, ответь мне на один вопрос. Ты ответишь мне?
— Если это возможно…
— Что-то случилось? — спросила Бетти. — Нечто такое, чего я боялась?
— Да.
На мгновение ему показалось, что Бетти сейчас потеряет сознание. Ее глаза стали какими-то бесцветными. Он спустился по ступенькам, обнял ее за талию и крепко держал. Она вся дрожала.
Если кто-нибудь видел, как они там стоят, у него могло создаться впечатление, что они одни на всем белом свете, точно так же, как они были одни на этом пляже. В определенном смысле так оно и было. Левую руку с письмом, засунутым в перчатку, Бетти опустила вниз. Гарт все еще так и не прикоснулся к этому листочку бумаги.
— Бетти, послушай меня! Твоя сестра мертва. Она лежит в одной из комнаток этого павильончика, той, что справа, если смотреть на море. С ней произошло то, что вчера вечером едва не случилось с миссис Монтэг. Ты в состоянии меня слушать?
— Со мной все в полном порядке. Ведь я ненавидела ее.
— Вот именно. Поэтому нам предстоит защищаться. Мы окажем друг другу плохую услугу, если не посмотрим фактам прямо в глаза. Ты понимаешь меня?
— Ах, Дэвид, прости меня! — воскликнула она. — Ради бога, прости меня, мой любимый!
— За что я должен тебя простить? Тебе ведь не за что просить у меня прощения, любимая. Я уверен, что ты этого не сделала.
— Нет! Нет! Я хотела, но знала, что не смогла бы это сделать. Я всего лишь хотела сказать…
— Я знаю, что ты хотела сказать. Это неважно.
Бетти быстро обняла его двумя руками. Потом с судорожным усилием выпрямилась. Гарт по-прежнему говорил медленно, ласково, так, чтобы она приободрилась.
— Это безумие, — сказала она после короткого молчания. — Пожалуйста, спрашивай меня, о чем хочешь.
— Хорошо. Эта ссора с твоей сестрой, как она произошла? Когда ты видела Глайнис живой?
— Более двух часов назад, — ответила Бетти со спокойствием, которое, возможно, было напускным, но вместе с тем уверенным. — Точного времени я не помню, а часов у меня нет. Возможно, было без десяти четыре. Это произошло у нее в спальне…
— У нее в спальне?
— Да. — Бетти пристально вглядывалась в недавнее прошлое. — Глайнис внезапно появилась сегодня утром. Веселая и бодрая, она пришла с фэрфилдского вокзала. Она была с чемоданчиком и заявила, что на один или два дня останется здесь. Потом рассмеялась и сказала: «Но ты только не подумай, котик, что у тебя появляется такая желанная возможность. Ну уж нет! Я оставила в Лондоне письмо, которое нужно вскрыть, если со мной произойдет что-нибудь нехорошее».
Гард довольно резко сказал:
— У твоей сестры явно была патология.
— Какого сорта?
— Это уже не имеет значения.
— В таком случае не говори.
— Извини. Ты сказала, что…
— К счастью, — быстро продолжила Бетти, — там не было миссис Хеншью. — Фигура этой невероятно почтенной экономки напомнила Гарту фигуру безупречной и целомудренной миссис Грэнди из пьесы Мортона. — В Банче заболела дочь миссис Хеншью. Поэтому вчера вечером, перед тем как Хэл и я выехали на этом твоем гадком автомобиле в Лондон, я разрешила миссис Хеншью навестить дочь и вернуться только в понедельник. Я по-своему так же поверхностна и вульгарна, как Глайнис, Дэвид. Я даже и представить себе не могу, чтобы кто-то знал о том, что Глайнис иногда бывала здесь. До этого она навещала меня только тайно, однако на этот раз решила приехать открыто. Ну а потом, когда с дневной почтой я получила твое письмо…
