Всю ночь я терялась в догадках — не сама ли я накаркала новую беду? Вспоминала вечеринку в честь начала съемок у Алекса и то, как бездумно козыряла болезнью. Я задирала нос, не проявляя к «нему» должного почтения. Если под «ним» я подразумеваю рак, значит, я уже воспринимаю его как живое существо. А он всего лишь болезнь. Я была готова поверить, что разгневала богов, судьбу и тому подобное. Умом я понимала, что это просто смешно, но в четыре часа утра доводы рассудка почему-то не убеждают.

Так и не уснув, я бесшумно выбралась из постели, стараясь не разбудить измученного Алекса, и прокралась в спальню Матильды, посмотреть на нее спящую. И по глупости опять дала волю мыслям «что, если?..». А если к следующему дню рождению Матильды меня уже не будет в живых, кто купит ей новые туфельки? Кому под силу понять прихотливую работу ее мысли так же хорошо, как мне? Кто справится с этой сильной натурой, не сломав ее дух? Я заглянула в комнату Дейзи. Разметавшись, она глубоко дышала в безмятежном сне. Я осторожно погладила ее по щечке и подумала, что мне повезло: пусть рушится мой мир, у меня все равно есть две чудесные девочки. Слишком уж много воли я себе дала. Придется взять себя в руки, чтобы продлить нормальную жизнь еще на пару дней, пока диагноз неизвестен.

Как нарочно, на следующий день Матильда в школе училась отличать неодушевленные предметы от одушевленных. Весь класс рисовал примеры тех и других. По дороге домой Матильда рассказывала, что изобразили ее подруги.

— У Молли одушевленный предмет — кошка, неодушевленный — замок, а у Хлои — малыш и бутылка.

— А у тебя? — спросила я, дорожа каждой минутой, бережно откладывая в памяти каждую мысль и слово дочери.

— У меня одушевленный предмет — королева, а неодушевленный — королева-мать.

И я рассмеялась — впервые за несколько дней.

Кому: Джею, [email protected]

От: [email protected]

Тема: Чувство тумора

Утром мне не хотелось просыпаться. Но я напомнила себе, что уже к ленчу муки неизвестности останутся позади. Алекс удивил: предложил взять Дейзи с собой на монтаж — секретарша со студии якобы горит желанием познакомиться с ней, а возле студии есть шикарная детская площадка. Куда я собираюсь, он не спросил. Видно, решил, что в больницу к Бет. Обидно получается: я демонстрирую поразительное самообладание, держусь молодцом и справляюсь с ситуацией собственными силами (с твоей помощью), а Алекс этого даже не замечает. Для меня такая скрытность противоестественна, обычно я что думаю, то и говорю, а за нынешнее молчание меня даже похвалить некому — мой подвиг остается неоцененным.

В довершение всех бед в утренней газете я наткнулась на хвалебную рецензию на книгу Сары. «Уморительно смешная, язвительная, поистине сатирическая и шокирующая… поднимает актуальные вопросы воспитания детей… уникальный литературный дебют». Сама не знаю, зачем дочитала эти дифирамбы до конца.

По дороге в больницу у меня путались мысли. Услышав сзади вой полицейской сирены, я сбросила скорость и прижалась к обочине, пропуская машину, но, к моему удивлению, она обогнала меня и остановилась. Женщина-офицер постучала мне в окно, и я сразу почувствовала себя виноватой, хоть и не понимала, что натворила.

— Мадам, вам известно, что вы только что проехали на красный свет?

— Нет! — ахнула я. — Честное слово, нет!

— Хотите сказать, что я вру, мадам? Мы следовали прямо за вами и не верили глазам. Это серьезное нарушение.

— Ради бога, простите! Сама не понимаю, как меня угораздило. — И я продолжала оправдываться: — Понимаете, я опаздываю в больницу Марсден. — Я подчеркнула название паузой. — По серьезному поводу.

— Ясно.

— Рак груди, — добавила я, и дама-офицер, шокированная моей откровенностью, заметно смягчилась.

— Сейчас поговорю с коллегами.

Я сидела в машине и сгорала от стыда за то, что нарушила правила, да еще и оправдалась болезнью. Неужели я так ничему и не научилась?

Офицер вернулась через несколько минут:

— Ладно, вы явно были не в себе. Но в следующий раз попросите кого-нибудь отвезти вас. Сегодня мы вас прощаем. Только обещайте впредь быть внимательнее.

— Спасибо! Обещаю вам, я поеду осторожно. До больницы уже рукой подать.

Хорошее начало! Даже если у меня и вправду рак, водительское удостоверение, по крайней мере, чистое. И свободный счетчик на стоянке нашелся сразу. Все складывалось как нельзя лучше, но я тряслась от страха, переходя через дорогу и поднимаясь на крыльцо больницы. Маляр на строительных лесах, в которые был одет новый жилой дом через дорогу, крикнул мне:

— Выше нос, зайка, это еще не конец света!

Я вытаращила глаза. Думаешь, он знает, что работает напротив онкологической клиники?

Профессора Харрисона не пришлось долго ждать. В других обстоятельствах я была бы рада встрече. Он всегда так ободряюще улыбается, а сегодня я впервые заметила, что он совсем ненамного старше меня — не больше чем на пару лет. Но, поскольку в больнице он олицетворяет власть, раньше я почему-то считала его чуть ли не старцем.

— Прошу. — И он указал на кушетку.

Я сняла рубашку и легла, поглядывая на ласково улыбающуюся медсестру. До сих пор не знаю, стоит ли пытаться прикрывать грудь ладонями — глупо вообще-то, ведь через пару секунд врач все равно увидит ее во всей красе — или же гордо выставить на обозрение все, что у меня есть. Обычно я делаю и то и другое. Профессор попросил меня поднять левую руку и прощупал мышцы вокруг груди и в подмышечной впадине.

— Покажите, где вы ее нашли.

Я сунула руку в подмышку, опасаясь, что горошина исчезла и я зря отнимаю у врача время, но тут же нашла ее — потому что в последнее время ощупывала чуть ли не поминутно. Казалось, с тех пор как я ее обнаружила, прошел месяц, каждый день растянулся на целую вечность. Профессор Харрисон коснулся пальцами комочка во впадине, которая после операции стала заметно глубже.

— Хм… — уклончиво пробормотал он.

Он осмотрел другую грудь и подмышку. Я села, он ощупал шею, простукал спину, убеждаясь, что в легких все чисто. Потом я снова легла. С колотящимся сердцем я наблюдала, как он изучает подмышечную впадину. За выражением лица профессора я следила не отрываясь.

— А, вот оно что. Все ясно.

Значит, я не ошиблась. Там что-то есть.

— Плохо дело? — стараясь держать себя в руках, спросила я.

— Нет. Это просто кончик одного из верхних ребер грудной клетки. После операции он стал выпирать сильнее, поэтому вы его и нащупали.

Облегчение обрушилось на меня волной, заставило рассмеяться. Столько душевных мук, настоящая пытка — и все из-за какого-то ребра!

— Ваше беспокойство вполне понятно, — мягко объяснил профессор Харрисон, — у вас еще не раз могут возникнуть подобные опасения. Вы поступили абсолютно правильно, сразу обратившись ко мне. Лишний осмотр никогда не повредит.

— А вы уверены, что все в порядке? — на всякий случай спросила я.

Он кивнул:

— Вы в прекрасной форме.

В коридорах больницы я заплутала, а все потому, что мне хотелось прыгать на одной ножке, танцевать и сообщать всем подряд: «Со мной все в порядке! В полном порядке!» А на улице я была готова закричать, запеть или разрыдаться от счастья. Казалось, последние несколько дней я погружалась в темный омут, а теперь вдруг вынырнула на поверхность и снова смогла дышать. Все вокруг искрилось в лучах сентябрьского солнца. Проходящая мимо девушка улыбнулась мне. Ее гладкие волосы блестели, черные перила лоснились, даже навес на автобусной остановке сверкал, словно и не был пластиковым. Мир стал поистине прекрасным. Я высмотрела на лесах того маляра, который окликнул меня, и помахала. Он оказался прав: это еще не конец света. Пока еще нет. А остальное неважно. Я знаю, что я здорова, поэтому больше никогда не буду волноваться по пустякам!