В деле № 128 полевого штаба на л. 56–57 имеется наградной лист Скобелева, с ходатайствами Ломакина и Веревкина следующего содержания: «В деле под стенами Хивы 29 мая, устроив в 200 шагах от оных брешь-батарею, пробил в стенах брешь, первым ворвался в город, занял и отворил городские ворота и удерживал их все время до прихода главного отряда, за что полагаю наградить орденом Св. Георгия 4 ст.».

Сбоку рукою Кауфмана надписано: «Эту штуку он сделал не один, а вместе с графом Шуваловым, вдвоем они штурмовали и заняли город». Вместо Георгия Кауфман назначил Станислава 2-й степени…

30 мая, в годовщину рождения Петра Великого, в войсках отслужено благодарственное молебствие и панихида за Петра I и за всех убиенных в войнах с Хивою. В этот же день в Ташкент отправлен, через Бухару, джигит с бумагами и телеграммой для отправки в Петербург на имя государя. В ней сообщалось следующее: «Войска оренбургского, кавказского и туркестанского отрядов, мужественно и честно одолев неимоверные трудности, поставляемые природою на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить (?), храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения, к гор. Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли, 29 сего мая, павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра I, в войсках отслужено молебствие за здравие вашего императорского величества и панихида за упокой Петра I и подвижников, убиенных в войне с Хивою. Хан хивинский, не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства, увлеченный воинственною партией, бежал из города и скрылся ныне в среде иомудов, неизвестно, в какой именно местности. Войска вашего императорского величества бодры, веселы и здоровы». Замечательно, что к прибытию джигита с этой телеграммой в Ташкент только что дотянули телеграф от Верного до Ташкента, и первою пошла за № 1 именно телеграмма о взятии Хивы! На молебствии, при возглашении многолетия государю императору и всему царствующему дому, салют производили хивинские пушки, хивинским же порохом.

На другой же день по занятии Хивы туркестанский отряд отошел на 1 ¹/₂ верст назад по хазараспской дороге и стал лагерем вокруг сада Гендримьян. Оренбургский оставлен на прежней стоянке по хазаватской дороге, а кавказский, отделенный от Веревкина, поставлен в промежутке между этими отрядами в огромном саду, на ургенчской дороге. Главные пути к Хиве были, таким образом, перерезаны.

В день занятия Хивы у нас здесь было: 291 офицер и 6674 нижних чина при 26 орудиях и 11 ракетных станках.

4 июня пришла сюда колонна полк. Новомлинского в 458 чел. при 4 орудиях; 19-го числа подошла кавалерия, в 602 чел. при 4 ракетных станках, а 26 июня — и колонна Дрешерна (в том числе последняя пришедшая с Сыр-Дарьи сотня подполк. Есипова) в 792 чел., при 4 орудиях. Если прибавить к этому гарнизоны в Кунграде в 424 чел. при 2-х орудиях и в Джан-Кала в 281 чел. при 2-х ракетных станках, да флотилию в 257 чел. и 12 орудий, то всего на все, к концу июня в ханстве стояло русских войск 9778 чел. при 48 орудиях и 17 ракетных станках. В тыльных укреплениях оставлено было 2470 человек при 8 орудиях. Значит, мобилизованы были 12 248 чел., 56 орудий и 17 ракетных станков.

Хотя войска сами и не грабили жителей, но лаучи и джигиты, считая себя как бы союзниками нашими, имеющими право на свою долю добычи, отказываться от нее не желали… Освобожденные рабы персияне стали расправляться со своими бывшими хозяевами… Чтобы прекратить убийства и грабежи, первые же двое пойманных персиян были, по приговору полевого суда, повешены 31 мая на площади.

Как всегда, к победителю стали являться разные депутации, больше, конечно, из любопытства; между прочим и от туркмен иомудов, но о хане, который среди них скрывался, они отзывались незнанием.

Чем, собственно, не понравился Кауфману Атаджан-Тюря? Тем ли, что не выступил в главной роли при переговорах о сдаче Хивы, как бы доказав этим недостаток инициативы, или тем, что держался чересчур скромно, как бы в роли «хана поневоле», готового немедленно уступить место старшему брату, или тем, что был высок, худ и некрасив, — но только Кауфман не хотел иметь с ним дела и требовал непременно явки с повинной бежавшего хана. Весьма возможно, что без этой явки и унижения в глазах народа законного властителя его Кауфман считал победу неполною, так как в своих прокламациях к хивинцам он неоднократно заявлял, что ведет войну с одним ханом, а не с народом. В таком случае, пока сам хан не явился и не признал себя побежденным, война как будто и не кончена.

Весьма возможно также, что Кауфман сомневался в бесповоротности отрешения Сеид-Мухамед-Рахим-Хана от престола и в прочности избрания его брата Атаджана, а в таком случае мирный договор, заключенный с последним, был бы необязателен для первого, когда он снова сядет на ханство. В Средней Азии такая политика практикуется сплошь и рядом.

Хан, вероятно, думал, что его по меньшей мере повесят за все его продерзости, и боялся явиться, пока ему не дали успокоительных обещаний. Только когда Кауфман написал ему 1 июня письмо, с советом возвратиться «к власти, перешедшей к вам от предков», и обещал не делать ему никакого зла, хан явился вечером 2-го числа. Чтобы сохранить хоть тень достоинства, он, хотя и подошел к ставке Кауфмана без шапки, но тотчас же, без приглашения, сел на ковер. В материалах сказано: «Он опустился на колени». Это напрасно: так здесь садятся.

Напомнив хану его провинности, указав на результат плохих советов его плохих приближенных, Кауфман обещал восстановить его на престоле и предложил отдохнуть в приготовленном тут же в саду шатре. Начался почетный плен…

5 июня хану показали смотр и ученье туркестанского отряда. 6-го плен окончился. Хан отпущен в Хиву и тогда же ханству дана, некоторым образом, конституция: хан ведает только судебною частью, административная же переходит к дивану, в котором заседают семеро лиц — четыре по назначению Кауфмана и три от хана. От нас назначены в диван: подполковники Иванов, Пожаров и Хорошхин, ташкентский сарт купец Алтын-бай, а от хана: диван-беги Мат-Нияз, Иртазали-Инак и мехтер Абдула-бай. Хану прилось проститься со своими главными советчиками, заклятыми врагами России: диван-беги Мат-Мурат и есаул-баши Рахмет-Улла, бегавший с ханом к иомудам, были арестованы и сосланы в Калугу… Атаджан-Тюря отпросился в Мекку, но дорогою одумался и в Тифлисе просился на службу в Тверской драгунский полк.

Первым делом дивана было обсудить вопрос об освобождении рабов-персиян, которые давно ждали русских и теперь в большинстве покинули своих хозяев, собрались в шайки и начали кое-где расправляться со своими бывшими помещиками. Кто не успел или не мог уйти из неволи, те были запрятаны своими хозяевами в разных тайниках и прикованы к стенам на цепь… В цепях их выводили и на работы.

11 июня Кауфман пригласил к себе хана и убедил его поторопиться освобождением рабов, пока русские еще не ушли и потому могут оказать содействие. На другой же день диван составил постановление об уничтожении невольничества, и хан разослал во все концы следующий манифест:

«Я, Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-Хан, в знак глубокого уважения к русскому императору, повелеваю всем моим подданным предоставить немедленно всем рабам моего ханства полную свободу. Отныне рабство в моем ханстве уничтожается на вечные времена. Пусть это человеколюбивое дело послужит залогом вечной дружбы и уважения всего славного моего народа к великому народу русскому.

Эту волю мою повелеваю исполнить во всей точности под опасением самого строгого наказания. Все бывшие рабы, отныне свободные, должны считаться на одинаковых правах с прочими моими подданными и подлежать одинаковым с ними взысканиям и суду за нарушения спокойствия в стране и за беспорядки, почему я и призываю всех их к порядку.

Бывшим рабам предоставляется право жить, где угодно в моем ханстве, или выехать из него, куда пожелают; для тех, которые пожелают выехать из ханства, будет объявлена особая принятая мера. Женщины-рабыни освобождаются на одинаковых началах с мужчинами; в случае споров замужних женщин с мужьями — дела разбираются казнями по шариату».