Предполагалось заключить союз с Достом против Хивы. Следуя с персидской армией к Герату, Виткевич отделился от нее в Нишапуре и через Систан и Кандагар проехал в Кабул, где тогда вел уже переговоры — и также о союзе — английский агент Борне. Дост-Мухаммед предпочел Россию и выпроводил Бориса. В 1838 г. Виткевич воротился к персидским войскам, стоявшим под Гератом; отсюда проехал снова в Кандагар, а затем, через Систан, воротился в Тегеран и в начале 1839 года прибыл в Петербург с массою ценных материалов, маршрутов и съемок. Представившись министрам военному и иностранных дел, он был обласкан ими и обнадежен в щедрых наградах, между которыми не последнюю роль играл перевод в гвардию. Накануне представления государю, когда надежды должны были оправдаться, Виткевич найден был в нумере гостиницы, где он остановился, застреленным, а все бумаги его исчезнувшими. Обстановка была похожа или подделана под самоубийство, а в печке виднелась и груда пепла от сгоревшей бумаги. Следствие ничего не раскрыло…

Трудно, однако, допустить, чтобы человек, бившийся столько лет, чтобы поправить свою карьеру, отказался от нее как раз накануне исполнения самых пылких мечтаний, на девятый день по приезде в Петербург. Многие подозревали в этом загадочном происшествии английскую руку… Кому более всех должны быть интересны бумаги Виткевича, как не англичанам? Кто наиболее был раздражен неудачей Бориса и сердит на Виткевича, как не англичане? Они даже затеяли из-за этого войну с Афганистаном, кончившуюся для них страшною катастрофой в 1841 и 1842 гг. Как бы то ни было, а смерть Виткевича лишила нас важных сведений об Афганистане; исчез и договор, заключенный им с Дост-Мухаммедом. Единственная бумага, которая осталась на столе в нумере гостинницы, оказалась письмом Виткевича о том, что он сам сжег свои бумаги…

Летом 1836 года последовало Высочайшее повеление о задержании, как на оренбургской и сибирской линиях, так и в гор. Астрахани, всех хивинцев с тем, чтобы они были освобождены не прежде, как по удовлетворению всех справедливых требований России, особенно по освобождению наших пленников.

В Оренбурге повеление это исполнено было 28 августа, когда торговцы хивинские были на меновом дворе, готовые к выступлению караваном. Задержанные хивинцы помещены были в Оренбурге и по уездным городам на гауптвахтах, в острогах и в свободных казенных зданиях, где только было можно; на содержание каждому назначено было по 50 коп. ассигнациями в сутки, но, по составлении ими артелей, оказалось достаточным отпускать по 25 коп.

Всего задержано 572 хивинца с товарами на 1 400 000 р.

Задержанные прибегали ко всевозможным уловкам: отказывались от подданства Хивы, уверяли, что товары принадлежат не им, а бухарцам; некоторые даже заявляли желание вступить в русское подданство, но все это оставлено без внимания.

Арест хивинских купцов и запрещение, наложенное на их товары, прежде всего всполошило московских гостиннодворцев и фабрикантов села Ивановского, которые отпустили хивинцам товар в краткосрочный кредит. Явившись в Оренбург, купцы наши стали хлопотать о возвращени своих товаров. Началась разборка тюков, сложенных в сараях, под видением таможенных чиновников, и так как нередко товар одного хозяина попадал к другому, то возникали новые жалобы, новые хлопоты, новая возня.

Многие из хивинских купцов избегли ареста самым простым способом: они только надели чалмы, как бухарцы, и благополучно выбрались в степь.

Вместе с тем ханы Хивы и Бухары извещены были о принятой мере, причем первому пояснены были все неприязненные его действия с объявлением, что заложники могут бьггь выручены только освобождением всех русских пленных, у него находящихся.

Хан поспешил прислать в январе 1837 г. с посыльным нашим татарином своего посланца Кабылбая (правителя одной половины города Ургенча), но ему было объявлено, что признать его посланником при тогдашних обстоятельствах нельзя и что раньше всяких переговоров Хива должна освободить всех русских пленных; привезенные им письма были, однако же, рассмотрены: одно, без подписи, было, по уверению Кабылбая, от хана на Высочайшее имя, другое от мехтера (министра финансов) на имя военного губернатора; но ни в одном из них не говорилось ни слова об освобождении пленных. Хан, между прочим, приписывал все несогласия частным действиям придворных и жаловался на построение нами укрепления Ново-Александровского.

Посол был отправлен назад и снабжен письмом вице-канцлера к хану, от которого еще раз и категорически требовалось выдать всех русских пленных и не позже, как через 4 месяца.

Вскоре за тем (15 сентября) прибыл новый гонец из Хивы, с письмом на имя председателя пограничной комиссии о том, что хан приказал собрать и отправить на родину всех наших пленных; в конце октября получено известие и от Кабылбая с берегов Эмбы, о том, что он с русскими пленными следует в Оренбург. Тотчас сделаны были распоряжения к принятию нескольких сот наших соотечественников; но когда наконец 18 ноября прибыл бухарский караван и с ним посланец хивинский Кабылбай, то оказалось возвращенных-всего 25 человек, но зато это были люди, пробывшие в неволе по 30–40 лет, один даже 55, следовательно, с хивинской точки зрения, народ ни к чему не годный.

Однако ж возвращение и такого числа пленных было неслыханным до того событием, и потому оно было торжественно отпраздновано: весь город встретил вырученных из неволи земляков невдалеке от менового двора; духовенство отслужило благодарственное молебствие под открытым небом и окропило возвращенных святою водою, а купечество угостило их обедом.

Кабылбаю вновь, письменно и словесно, подтверждено было, что задержанные хивинцы не будут освобождены до возвращения на родину всех наших пленных; подарки отвергнуты, а товары хивинские, привезенные 20 купцами в свите посланца, были возвращены обратно за печатями. За возвращенных же из неволи 25 русских немедленно освобождено было 5 хивинцев со всем их имуществом. Кабылбаю дано и письмо к народу, как бы прокламация:

«Одиннадцать лет перед сим приезжал в Сарайчиковскую крепость Вуиз-Нияз и объявил, что прислан от владетеля хивинского с поклоном и что хан Алл акул хочет жить с Россией в дружбе, а в подарок привел слонов и аргамаков».

По высочайшему повелению Государя Императора ему отвечали: «Кто держит в неволе наших людей, тот нам недруг. Привезите их и тогда говорите о дружбе. От врагов подарков мы не принимаем и приятельских переговоров не ведем».

Ответ этот тогда написали на бумаге и вручили Вуиз-Ниязу.

«Требования нашего вы не исполнили… а прислали Кабылбая да с ним больных и старых, и то только 25 человек, русских невольников. Наконец, с Нагуманом вы писали, что высылаете пленных, и обманули… (пропускаем повторения).

Подумайте, что вы делали с посылаемыми от нас.

За 44 года перед сим был послан к вам по вашей же просьбе лекарь Бланкенагель для лечения слепого Фазыс-Бека. Вы содержали его под караулом и хотели убить.

19 лет назад был послан к вам из Оренбурга поручик Субханкулов. Вы его держали под караулом.

Через год потом был послан к вам из Грузии гвардии капитан Муравьев; вы его держали под караулом в Ильгильди… Так ли мы поступаем с вашими?»

Далее шли угрозы напустить на Хиву киргизов, которые к нам натаскают хивинцев, сколько хочешь. А мы их будем отсылать подальше и употребим на казенные работы.

«Посмотрим, кто наберет больше людей, вы или мы?»

Хан хивинский, видя, что наступает время расплаты за все беззаконные поступки хивинцев, и не видя уже возможности отделаться, по-прежнему, одними обещаниями, старался склонить Бухару к союзу против России; но эмир бухарский не только отказал ему в союзе, но даже отправил в Россию посла для скрепления дружественных к нам отношений. Посланец привел с собою слона в подарок Государю и представил трех выбежавших из хивинской неволи русских. Посол был допущен в Петербург, а в октябре 1839 г. отправился восвояси, вместе с горными инженерами, капитаном Ковалевским и поручиком Гернгросом, посланными, по просьбе эмира, для разыскания в Бухаре рудных месторождений.