– Душа пива просит, – резюмировал он, отставляя чашку.

Потом он опять подошел к окну – чем-то манило оно его невероятно.

– Михась, сто рублей есть?

Я порылся в карманах пиджака – там нашлось несколько тысячных купюр и больше ничего, если не считать чего-то тяжелого во внутреннем кармане.

– Возьми штуку, – предложил я.

Ганс забрал деньги и вернулся в спальню, одеться. Он уже выходил в коридор в своем немнущемся шелковом костюме и припорошенных какой-то белесой дрянью лакированных туфлях, когда Николь вдруг встрепенулась:

– Ты куда собрался? Вместе на завтрак пойдем, я скажу, куда.

Ганс покачал головой:

– Опять ваших омаров жрать? Не хочу. Задолбали! Хочу шавермы с пивом. Вон там, через дорогу, ларек стоит. Я быстро. – Он показал на окно и шагнул в коридор, но Николь подскочила к дверям и закрыла проем собой.

– Стой, тебе говорят!

Ганс не стал с ней спорить, а метнулся к окну и проделал свой старый трюк – перевалил свою тушу через подоконник и плюхнулся на газон под нами.

– Скоро буду, братва! – обнадежил снизу он, тяжело шлепая по мягкой земле.

Мы с Николь встали рядом у окна и смотрели, как Ганс пересек газон, а потом топает через проспект к вожделенному ларьку.

У ларька стояла небольшая очередь, и Ганс принялся о чем-то оживленно болтать с постоянными клиентами – наверное, о преимуществах двойной шавермы перед одинарной. Поэтому он не заметил, как к ларьку подъехал «козелок» военной комендатуры и оттуда вышли трое солдат и офицер.

Я хотел было заорать, но было поздно – Ганс влип совершенно классически. Он обернулся на шум, увидел солдат и чисто рефлекторно бросился бежать.

Разумеется, патруль в полном составе бросился за ним.

Мы с Николь не отрываясь смотрели на завораживающее зрелище – как хорошо одетый господин с зажатой в руках тысячной купюрой удирает от молоденьких солдат, подгоняемых зычным матом офицера.

Ганс совершил еще одну ошибку, побежав не к гостинице, где хотя бы можно было бы затеряться, а в ближайшую открытую дверь. Это оказалось помещение небольшой парикмахерской, где Ганса и взяли, скрутив руки за спиной какими-то полотенцами.

Ганса подвели к «козелку» и принялись запихивать упирающегося детину на пассажирское сиденье. Ганс ни разу не бросил взгляда на окно, хотя наверняка знал, что мы смотрим, – решил, значит, героически не выдавать друзей.

Тем временем офицер достал рацию и принялся что-то неслышно бубнить туда.

Я кое-что вспомнил, подбежал к стулу с пиджаком и вытащил из внутреннего кармана точно такую же рацию.

– …тоже включи в сводку. Докладывает майор Птицын. Патруль комендантского взвода задержал самовольно отлучившегося из военно-строительного батальона сержанта Миллера.

– Да вы что? Ганса взяли? – услышал я в ответ довольный бас Акулы. – Тащите его сюда, падлу рыжую, воспитывать будем. А где второй гнус, Прохоров? Тоже должен где-то рядом быть. Прием.

– Не знаю. Этот рыжий один тут околачивался, – отозвался майор, и я невольно отшатнулся от окна, увидев, как он внимательно смотрит по сторонам, разглядывая снующих мимо прохожих.

Николь тронула меня за плечо.

– Так даже лучше, – сказала она, осторожно подбирая слова. – Он только мешал. Твой немец не нужен.

Впрочем, было видно, что она отлично понимает мои чувства и просто пробивает меня на вшивость.

– Николь, Ганса будем вытаскивать, – сказал я совершенно спокойным, ровным голосом, чтоб она даже не думала увиливать.

– Пацанская дружба, ага, – поморщилась она.

– Почему «пацанская». Просто дружба. Я его не брошу, потому что он мой товарищ.

– А меня? – заинтересовалась Николь. – Меня бы ты тоже вытащил из такой же задницы?

Я незаметно повел носом, чтобы вдохнуть хоть немного ее аромата, и неожиданно чихнул.

– Конечно.

Она бросила на меня быстрый недоверчивый взгляд и ушла в спальню – краситься.

Я снова порылся в карманах, выложив на стол все свое богатство – четыре купюры по тысяче рублей. Остатки роскоши.

Я смутно себе представлял, сколько стоит вызволение задержанного столичной комендатурой солдата, но понимал, что в данном случае деньги могут оказаться несостоятельным инструментом – Акула, конечно, жадная скотина, но его главной характеристикой все же была злоба и мстительность. Он не отдаст Ганса, пока вдоволь не потешится над солдатом, осмелившимся удрать от заместителя начальника комендатуры.

Николь вышла из спальни в боевой раскраске и с интересом уставилась на стол, где я считал деньги.

– Выкупать будешь, олигарх?

Я покачал головой:

– Акула, наверное, за деньги не отдаст. Он очень зол на Ганса.

Николь подошла ко мне вплотную и сердито топнула ножкой.

– Значит, опять я должна решать ваши проблемы? Как же вы задрали, гамадрилы…

Мне действительно стало неловко. И впрямь мы с Гансом слишком непринужденно сели на шею этой, в общем-то, хорошей бабы и усиленно ломаем ей карьеру светской шлюхи. А ведь она давно заслужила место в самом лучшем, самом элитном борделе.

– Дай мне лимузин с водилой на пару часов. Больше ничего не потребуется, – сказал я, сгребая со стола деньги.

– Зачем?

– Съезжу в Балашиху, в расположение части. Возьму Суслика, нашего старшину, на понт. Дам ему эти четыре штуки, пообещаю потом еще, привезу в комендатуру. Он вытащит оттуда Ганса и отдаст мне. Потом мы удерем.

Я сам слабо верил в то, что говорил. Суслик наверняка с бодуна, злой. Ссориться с Акулой ему вообще нельзя, а узнает комбат про эту выходку, так вообще всем кранты настанут. Так что визит в часть, скорее всего, закончится моим арестом и заключением в карцер. Но ничего умнее я пока не придумал.

Николь достала из сумочки манерный телефон неизвестной мне марки и взглянула на время:

– Нет, дружок, херовый у тебя план. Во-первых, нас ждут через два часа на деловом завтраке в Федеральном союзе промышленников и аграриев – Марк устроил. Там ты обмолвишься парой фраз о расширении своего бизнеса, я сейчас набросаю текст. Напрямую про перспективы заводов Марка ты ничего не скажешь, но кому надо, все поймут. А во-вторых, вечером показ мод в Манеже, там нас тоже ждут.

Я молча пошел к выходу, на ходу засовывая деньги в карман пиджака.

– Михаил! Стой! Стоять, я сказала!

«Она сказала». На мгновение появилось острое желание вернуться и ударить ее – за один только этот наглый, барский тон.

Но я быстро взял себя в руки, прошел коридор и спустился вниз по широкой лестнице отеля. Внизу околачивался только один охранник, который меня явно не узнал, но на всякий случай отдал честь, пристально глядя на мои карманы.

Я рефлекторно потянулся за купюрой, но вовремя остановил руку, бочком продвинувшись возле замершего в ожидании чаевых молодого человека.

Четырех штук едва хватит на такси от части до комендатуры и обратно, да еще ведь нужно пару пузырей прикупить, для смазки разных трущихся комендантских шнырей. Так что, увы, никаких чаевых я сейчас давать не могу.

Обиженное лицо охранника я увидел уже в отражении зеркальных дверей, которые он, обнаглевший тунеядец, даже не потрудился мне открыть.

Я немного притормозил, ожидая Николь, но она так и не появилась. Я даже вернулся к дверям и посмотрел сквозь зеркальные блики в холл – там было пусто, охранник тоже ушел.

Тогда я четко, по-пацански, сплюнул в урну, сунул руки в карманы шелковых брюк и пошел по нагретому неожиданно жарким солнцем асфальту туда, где, по моим ощущениям, находилась столичная комендатура.

Комендатуру я нашел уже через двадцать минут, но даже после получаса хождений вокруг зарешеченных окон первого этажа ничего разумного мне в голову не пришло. Я еще раз прошелся по улице и увидел неподалеку, за оградой небольшого сквера разномастную, ярко одетую толпу.

Я вошел в сквер, неторопливо добрел до дверей отдельно стоящего здания и прочитал табличку на его дверях. Это был очередной выпуск курсов судебных приставов.