Три дня Дронов пролежал пластом в кровати, на четвертый начал потихоньку шевелиться, с горем пополам поворачиваться с одного бока на другой, двигать ногами. Морщась от боли, подтягивался на руках, с трудом садился, свешивал ноги, хватался за спинку стула, медленно вставал на ватные, дрожащие от слабости ноги.

Незадолго до того дня, когда его прихватил тяжелейший радикулит, Дронов, помня свой разговор с Кириллом о Достоевском, зашел в посольскую библиотеку и отыскал где-то в углу на полке серые, пыльные, никем не востребованные томики романов русского классика. Судя по учетным карточкам на внутренней стороне обложек, томики никогда никто не брал.

Теперь у него было много времени. Начал Виктор с «Бесов», о которых когда-то в учебнике литературы Поспелова читал, что это самый реакционный роман Достоевского.

После «Бесов» он буквально проглотил все романы и понял, почему Достоевского запрещали и так не любили пролетарские вожди. Дронов открыл для себя совершенно новый мир и увидел глубину своего падения и неотвратимость наказания.

«Боже мой, как хорошо, что Бог создал людей смертными, – думал Дронов, лежа в постели. – Ведь только представить себе хоть на минутку, на самую малость, что это не так, что человек может как-то приобрести себе индульгенцию на бессмертие. Проходимцы всех мастей растолкали бы своими острыми локтями всех, чтобы вырвать или выторговать для себя это право. И все средства, самые подлые, были бы хороши ради этой цели, ибо человек не остановился бы ни перед чем. Мир превратился бы в страшной кошмар, в кромешный ад, который и не снился самому Данте. Люди пожирали бы друг друга, и это считалось бы высшей нравственностью».

О чем только не передумал Виктор за дни болезни, но чаще всего его навещала мысль о предательстве.

Лежа в постели, с горечью думал о том, что очень быстро превратился в такого же предателя, как Попов и Пеньковский. Ему вспоминались слова, которые говорил Людерсдорфу при первой встрече в лесу у озера: «…Буду сообщать, что сочту нужным, не ставьте мне заданий, никакую агентуру и товарищей закладывать не собираюсь… Мне ваши деньги не нужны».

«Боже мой, какую чушь я нес, – вспоминал Дронов. – Беру и деньги, и подарки, давно заложил все что мог, и никакой я не ведущий в спарке, они меня ведут на собачьем повадке к братской без креста могиле».

Только через месяц Дронов понравился и приступил к работе, однако спина продолжала беспокоить, и Виктор по сонету врача летом отправился в очередной отпуск в Союз.

В санатории он встретился с Изуитовым, который тоже проходил там курс лечения. Они часто общались, много беседовали на различные темы и очень сблизились.

Чем больше Дронов узнавал об Изуитове, тем яснее понимал, что перед ним типичный продукт системы, до мозга костей преданный и верно служащий ей. Он никогда ее не предаст, как сделал сам Виктор. Генерал по-своему патриот этой системы и готов был ее защищать до последней капли крови. Он любил свою Родину и свой народ, но больше всего на свете любил себя и те привилегии, которые система ему давала. Дронов все больше и больше убеждался, что Людерсдорф жестоко заблуждался в оценке Изуитова. Его нельзя было ни за какие деньги завербовать, но можно было использовать с успехом «в темную».

В беседах Изуитов уже открыто излагал свои мысли, свою философию жизни, не стеснялся брать дорогие подношения, сам обращался с просьбами. Он говорил о своих планах помочь Дронову в передвижении по службе после возвращения из командировки. Дронов видел, что за внешней интеллигентностью и доброжелательностью скрывался большой карьерист, жесткий эгоист, готовый растоптать любого, осмелившегося перейти ему дорогу.

Возвратившись из отпуска в Штаты, Виктор доложил Людерсдорф о своих встречах с Изуитовым. Американец очень серьезно отнесся к этой информации и прямо сказал, что возлагает большие надежды на это знакомство. Он попросил в будущем обратить на Изуитова самое серьезное внимание, посоветовав завязать с ним дружеские отношения и не скупиться на подарки.

Четвертый, последний год пребывания Дронова в США прошел очень быстро. Перед отъездом в Союз Виктор разработал систему безличной связи, которая, по его мнению, полностью гарантировала его безопасность.

Начальник русского отдела ЦРУ Кирилл Борисович фон Людерсдорф сидел в своем уютном рабочем кабинете на третьем этаже в здании без каких-либо вывесок на Е-стрит и пил кофе. Он имел давнюю привычку начинать свой рабочий день с бодрящего напитка. Хотя работал кондиционер, в комнате было довольно душно. Без привычки трудно переносить летние месяцы в Вашингтоне, который расположен в котловине, где жаркий, влажный воздух образует своеобразный парниковый эффект. Кирилл уже пять лет жил в Александрии под Вашингтоном и никак не мог привыкнуть к этой душегубке, как он называл столицу.

Кирилл Борисович фон Людерсдорф, коллеги его называли «Маленький Билл» или «Медвежонок», огромного роста, мощного телосложения, чем-то напоминавший известного актера Питера Устинова, происходил из потомственных российских дворян. Особенно древний род шел по линии матери, урожденной Бубновой, дочери царского морского министра. Отец Кирилла из обрусевших служивых немцев был капитаном на небольшом каботажном судне, курсировавшем между Санкт-Петербургом и Хельсинки. Когда грянула революция 1917 года, отец находился в Хельсинки, мать с маленьким ребенком осталась в городе, сразу оказавшись без средств к существованию. С огромным трудом ей удалось с помощью друзей перебраться к мужу в Финляндию. С тех пор они остались за границей, лишившись в одночасье родины. Многие близкие Кирилла по матери были расстреляны большевиками, некоторые сражались в Белой армии у Колчака и Деникина. Лишь немногим удалось перебраться за кордон.

Кирилл воспитывался в русской православной эмигрантской среде, ненавидел большевиков, получил прекрасное образование, свободно владел несколькими иностранными языками. В семье говорили на русском и немецком, в школе – на финском и шведском. Он окончил русский лицей в Хельсинки, затем учился в кадетском корпусе в шведском Карлсштаде. Во время русско-финской кампании 1939–1940 годов и во время войны СССР с Германией Кирилл, прервав учебу в университете в Хельсинки, был призван в финскую армию и служил переводчиком. После войны судьба забросила его в Германию, где он сначала занимался журналистикой, а с 1949 по 1951 год работал в Мюнхене в секретном Гарвардском проекте под эгидой ЦРУ в отделе, которым руководил заслуженный ас американской психологической войны Климов Григорий Петрович. Написанная им впоследствии книга «Князь мира сего» поставит его в ряды выдающихся авторов и принесет ему мировую славу.

Как писали потом американские газеты, в Гарвардском проекте искали какой-то таинственный «комплекс Ленина». На самом деле тысячи русских беженцев подвергались там специальным тестам, с помощью которых выявлялись пороки советской тоталитарной системы, ее сильные и слабые стороны, создавались модели подхода к советским людям с целью их вербовки. На этой работе Людерсдорф блестяще проявил себя и ему было предложено перейти на оперативную работу в ЦРУ. Великолепное знание иностранных языков, особенно русского, а также несомненный талант разведчика-вербовщика быстро сделали его заметной фигурой в шпионском ведомстве Вашингтона. Признание как лучшего среди лучших Кирилл получил после блестяще проведенной операции по вербовке одного ценного агента из советских перебежчиков. Ему неоднократно приходилось вылетать в пожарном порядке в различные страны мира и проводить там вербовочную работу, а затем руководить наиболее ценными агентами, в основном из числа советских граждан.

В 1957 году Кирилла срочно направили в Париж, когда в американское посольство во Франции пришел радист нелегальной резидентуры Рейно Хейханен и попросил политического убежища, заявив, что он советский разведчик-нелегал. Людерсдорф умело провел работу со своим «земляком», в результате которой удалось выйти на крупного советского разведчика-нелегала Рудольфа Абеля и арестовать его. За успешно проведенную операцию Кирилл из рук директора ЦРУ Аллена Даллеса получил высшую награду шпионского ведомства медаль «За выдающиеся заслуги в разведке».