– И правильно показалось, – перебил его Васильев. – Золкин хотя и был дважды в загранкомандировке, но своими руками ничего не делал. Всегда – советником при начальстве. С Блатовым у него только ничего не получилось, тот к себе на пушечный выстрел не подпускал. Тебе беспокоиться нечего, думаю, ты здесь не засидишься, у тебя все в порядке, нигде не засветился. Я же прописан во всех книгах и им здесь кость в горле. Поэтому они меня и хотят побыстрее куда-нибудь сплавить. Ведь Володю Астрова они отправили за бугор, долго вели эту работу, методично и терпеливо, чтобы Золкина поставить на его место. И как видишь, получилось. Вообще эта парочка те еще комбинаторы. Пожалуй, у них только одно серьезное препятствие в их комбинациях – это КГБ.

– КГБ? – удивился Дронов. – При чем здесь КГБ?

– Да, КГБ, – продолжал Васильев. – Могу тебе рассказать такую историю. Ты наверняка заметил, что в управлении «Т» много офицеров, попавших сюда по пятой графе. Они все не плохо устроились на ключевых позициях и умело подъехали к Анатолию Ивановичу. Смотри, в МВТ, в Госкино, в Интуристе, в Комитете по науке и технике, у самого Быстрова в аппарате сидят эти шустрые ребята. Ты думаешь, Золкин просто так повадился на австрийский участок со своим толстым портфелем? Он обхаживает начальство, задабривает подарками, пытаясь создать себе почву на будущее. Знает хитрец, – что в Австрии через год освобождается должность замторгпреда. Загодя готовит себе плацдарм и тянет туда с собой своего друга Вятковского. Недавно слышал разговор этих неразлучных друзей, они, не стесняясь моего присутствия, вели беседу на эту тему. «Ну что, Михаил, поедешь со мной в Австрию? – спрашивал Золкин. – Великолепная страна, должен тебе сказать, сказка, я там работал в первой командировке. Прекрасное вино, музыка, центр Европы, там даже за шпионаж только три года дают». – «Я же немецкий не знаю», – отвечал Вятковский. – «Ну, это сущие пустяки, он тебе не нужен там, в торгпредстве только русская речь, все фирмачи говорят по-русски, – убеждал друга Золкин. – Я буду заместителем резидента, ты старшим в торгпредстве. Наладим работу других и себя не забудем. Тебе же не надо будет лазить по тайникам, вербовать, там хватит народу заниматься этими штучками. Наше дело – руководить. Кстати, работать в Австрии – это не в ФРГ или в США. КРО там на шпионаж смотрит сквозь пальцы. А вообще-то ты знаешь мою позицию: чем дальше от иностранцев, тем меньше шансов загреметь под фанфары. Хотя, по большому счету, карьеру надо делать в Центре, а не за границей». Вот такие разговоры вели эти горе-разведчики, и они не шутили, – подытожил Анатолий. – Но мне кажется, что-то у них не получилось. Вижу, последнее время Золкин нервничает, ругает по чем зря КГБ, вероятно, у него были какие-то конфликты с этим ведомством…

Друзья еще долго сидели в шашлычной и только поздно вечером разъехались по домам.

Через некоторое время Васильев подал рапорт по команде с просьбой направить его в Афганистан. Начальство удовлетворило просьбу офицера, и вскоре он выехал в длительную загранкомандировку. Дронов потерял задушевного друга с кем мог поделиться сокровенным и у кого многому мог поучиться.

Состоялись еще две встречи с Адамсом – в Цюрихе и в Западном Берлине, на которые выезжал Дронов. С агентом были установлены хорошие деловые и личные отношения. Руководство высоко оценивало материалы, полученные от него, ставились новые задачи в соответствии с агентурными возможностями агента.

В июне 1967 года Дронов выехал в Финляндию на встречу с Адамсом, но встреча не состоялась. В университете Отаниеми Адамс должен был читать лекции. В расписании на факультете его фамилия была зачеркнута. Дронов осторожно через деканат выяснил, что профессор Адамс по неизвестным причинам снял курс своих лекций.

Поскольку с агентом была только односторонняя связь через конспиративный адрес, оставалось терпеливо ждать от него сообщений о причинах срыва встречи.

Прошло несколько месяцев, агент молчал, что естественно вызывало беспокойство начальства. Попытки что-нибудь выяснить через резидентуру ГРУ в Вашингтоне не увенчались успехами. На встречу по условиям бессрочной явки агент не выходил.

Дронова несколько раз вызывали в Главное управление на беседу с высоким начальством. Он догадывался, что у руководства зреет план действий, и оказался прав.

В понедельник рано утром 15 сентября 1968 года Дронов выехал с дачи в Москву на машине товарища с соседнего участка. Стояло бабье лето. Семья Дронова еще жила в деревне, в лесу было много грибов, и Виктор, приезжая на субботу и воскресенье, занимался сбором и заготовкой даров природы. Он любил это дело с детства, потому что летом жил всегда в деревне у бабушки.

В Швеции его поражало обилие грибов: белых, подберезовиков, подосиновиков. Особенно удивляло то, что шведы практически грибы не собирали, считали таковыми только шампиньоны, которые покупали в магазинах. Однажды Дронов шел лесом с полной корзиной белых грибов и встретил старичка шведа. Поздоровавшись, увидел у него в корзине кучку тонконогих поганок. Виктор заговорил со шведом, извинившись за вмешательство, и вежливо заметил, что у него в корзинке ядовитые грибы. На это замечание швед вынул хорошо иллюстрированную книгу с цветными картинками и стал показывать Дронову каждый свой гриб, называя их по-латыни и объясняя, что они съедобные. Дронов все же рекомендовал ему быть с ними осторожным. На том и расстались, оставшись каждый при своем мнении. Говорят, викинги из мухоморов варили себе напиток и пили его перед походами для храбрости.

Погода в том году была удивительная. Весна наступила необычно рано для Москвы. В феврале неожиданно вместо снежных метелей ярко засветило ласковое приветливое солнце, снег быстро сошел. Только местами в лесу с северной стороны кое-где оставались белые прогалины. Наступили теплые солнечные дни, люди сменили шубы, дубленки, пальто на легкую одежду. Черный лес, казалось, насторожился, затих, на деревьях набухли почки, готовые вот-вот раскрыться в нежные зеленые листочки. Кое-где проглянула первая зеленая травка. Люди с удивлением взирали на небо, не понимая, что случилось с «небесной канцелярией». «Видно, лето будет холодное и дождливое», – ворчали старики. Но природа не долго баловала москвичей. В апреле и мае зеленые деревья покрылись пуховым белым одеялом, с севера подули холодные ветры, повалил снег. Над Москвой нависли свинцовые тучи. Все лето лил дождь, портя настроение людям. И только в сентябре наступили долгожданные теплые погожие дни.

Перед Подольском, сразу после поста ГАИ, машина круто повернула направо и пошла по направлению к Москве по новой дороге, мягко покачиваясь и приятно для слуха шурша шинами по асфальту. Дронов открыл глаза, до того он дремал на заднем сиденье, и сразу узнал это место. Справа и слева от дороги на пригорке километров на пять или больше тянулась березовая роща. Каждый раз, проезжая здесь, он испытывал особое приподнятое чувство: березы успокаивали, наполняли душу какой-то радостью. Глядя на березы, он задавал себе вопрос, почему раньше, в молодости, природа не трогала его так глубоко, не вызывала в нем такие сильные, сложные чувства, как сейчас. Ему казалось, в молодости к ее красоте он был даже несколько равнодушен, проходил мимо, не замечал. С возрастом, становясь старше, ближе, неразрывнее стал воспринимать окружающий мир, природу, появилось ощущение единства, неделимости с ней. «Может быть, потому, – рассуждал Дронов, – что все меньше и меньше остается жить в нем, в этом мире, стараешься наверстать упущенное в молодости».

Находясь несколько лет за границей, он особенно остро ощущал, как ему недоставало вот этих берез. Они снились ему по ночам.

«И почему эти березы так волнуют нас, русских? – спрашивал себя Дронов. – Местами в этом белом березовом море то там, то здесь вдруг ярким пламенем вспыхивал и пропадал куст рябины. Красные гроздья, как фонарики, горели на деревенских улицах. Наверное, к холодной зиме, – подумал Виктор, и тут же в голове родилась другая мысль: – Почему в природе все так загадочно устроено?»