17 октября 1970 г.

В Комитет госбезопасности продолжают поступать материалы о реагировании представителей интеллигенции на присуждение

Солженицыну

Нобелевской премии. Многие деятели литературы, науки и искусства выражают возмущение, считая, что решение Нобелевского комитета продиктовано исключительно политическими соображениями. Украинский литературовед

А. Трипольский:

"Присуждение премии Солженицыну — это еще одна идеологическая диверсия против нас". Кинорежиссер студии «Мосфильм»

М. Анджапаридзе:

"Солженицын — писатель хороший, но Нобелевской премии он недостоин". Прозаик

Е. Пермитин:

"Вопрос с Солженицыным — это не литература, а политика, о которой нас не спрашивают. Здесь мы не решаем". Некоторые творческие работники при этом высказывают суждения о поездке Солженицына в Швецию и комментируют наши возможные ответные меры.

Отдельные писатели восприняли присуждение премии

Солженицыну

с удовлетворением. Ленинградский прозаик

Д. Дар

(муж

В

.

Пановой

): "Вопреки всем провокациям

Фединых, Соболевых, Михалковых

русская литература еще раз получила всемирное признание. У нас с Верой Федоровной (

Пановой)

сейчас просто праздник. Весть о всемирном признании писательского и нравственного подвига

Солженицына

была воспринята с ликованием и счастьем". Писатель

Ю. Нагибин:

"Присуждение Нобелевской премии Солженицыну поможет нам в борьбе против консерваторов". Писатель

В. Каверин,

признав присуждение Солженицыну премии справедливым, подчеркнул вместе с тем политический характер этой акции: "Решение Нобелевского комитета — это вызов, который брошен нам, и сделан он вполне сознательно".

Солженицын

в настоящее время проживает на даче виолончелиста

М. Ростроповича

и свое отношение к премии подтвердил в телеграмме в адрес Шведской академии: "Вашу телеграмму получил, благодарю. В присуждении Нобелевской премии вижу дань русской литературе и нашей трудной истории. К традиционному дню намерен приехать в Стокгольм для личного получения". Сообщается в порядке информации.

Председатель Комитета госбезопасности

Андропов»[113].

В письме КГБ от 29 октября был приведен еще с десяток откликов писателей и ученых о присуждении Солженицыну Нобелевской премии, но здесь появилась и новая тема. Андропов сообщал в ЦК КПСС, что Солженицын считает возможной свою поездку в Стокгольм для получения Нобелевской премии.

«Комитет государственной безопасности полагает, что в случае официального обращения

Солженицына

с ходатайством о выезде в Швецию для получения Нобелевской премии можно было бы пойти на удовлетворение его просьбы. Что касается вопроса об обратном въезде в Советский Союз, то его следовало бы решать в зависимости от поведения

Солженицына

за границей. Если

Солженицын

решит остаться за рубежом, то принимать какие-либо меры к его возвращению в Советский Союз, по нашему мнению, вряд ли целесообразно.

Председатель Комитета госбезопасности

Андропов»[114].

В конце ноября 1970 года в КГБ подготовили проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о «выдворении Солженицына из пределов СССР» и лишении его советского гражданства. Желание избавиться от писателя было настолько велико, что Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко и Андропов поясняли в одной из записок секретарям ЦК КПСС:

«Проживание Солженицына в стране после вручен™ ему Нобелевской премии укрепит его позиции и позволит активнее пропагандировать свои взгляды… Выдворение Солженицына из Советского Союза лишит его этой позиции — позиции внутреннего эмигранта и всех преимуществ, связанных с этим… Сам же акт выдворения вызовет кратковременную антисоветскую кампанию за рубежом с участием некоторых органов коммунистической прессы… Взвесив все обстоятельства, считали бы целесообразным решить вопрос о выдворении Солженицына из пределов Советского государства».

Как известно, Солженицын решил воздержаться от поездки в Швецию. Он завершил в 1970 году работу над романом «Август 1914-го». Подготовка к его изданию началась сразу же в нескольких странах; в Москве у друзей и знакомых писателя появились машинописные копии новой книги. КГБ продолжал следить за всеми действиями и передвижениями Солженицына и его встречами. В записках КГБ фиксируются его встречи с А. Твардовским и Л. Копелевым, с Л. К. Чуковской и М. Ростроповичем и другими. Особое внимание было уделено встречам и беседам Солженицына с известным немецким писателем Генрихом Бёллем. Некоторые информационные записки удивляют своей мелочностью. КГБ информирует Политбюро обо всех подробностях конфликта писателя с его первой женой Н. Решетовской, о «связи» с Натальей Светловой, у которой родился первый, а затем и второй сын от Солженицына. На самом высшем уровне решается вопрос о получении Солженицыным части его премии в форме валютных сертификатов, о попытке писателя получить московскую прописку. Желание Солженицына купить за валюту кооперативную квартиру в Москве встретило решительное возражение КГБ. Любопытно, что вокруг этого «квартирного вопроса» в руководстве страны возникли разногласия. Против позиции и политики КГБ в отношении Солженицына выступило Министерство внутренних дел СССР. Министр внутренних дел Николай Щелоков, отношения которого с Андроповым складывались не лучшим образом, направил Л. Брежневу большую записку «К вопросу о Солженицыне». «В истории с Солженицыным, — писал Щелоков, — мы повторяем те же самые грубейшие ошибки, которые допустили с Борисом Пастернаком… Солженицын стал крупной фигурой в идеологической борьбе. Это реальность, с которой нельзя не считаться. Ни замолчать, ни обойти этот факт нельзя… Объективно Солженицын талантлив. Это — явление в литературе. С этой точки зрения он представляет безусловный интерес для Советской власти. Было бы крайне выгодно, чтобы его перо служило интересам народа. При правильном решении "проблемы Солженицына" вполне реальной является задача поворота его творческих интересов в сторону тематики, безупречной в идеологическом отношении… Солженицыну нужно дать срочно квартиру. Его нужно прописать, проявить к нему внимание. С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь этот горький осадок, который не могла не оставить травля против него. За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его. Нашим издательствам пора понять, что в настоящее время надо не отвергать литературные произведения, а трансформировать их. В данном случае надо не публично казнить врагов, а душить их в объятиях. Это элементарная истина, которую следовало знать тем товарищам, которые руководят литературой»[115]. Брежневу очень понравилась записка его доброго приятеля Щелокова, он ее внимательно прочел, подчеркнув многие фразы. Своему помощнику Цуканову Брежнев написал: «Эту запись иметь временно у себя. Л. Брежнев». Никого из членов Политбюро с запиской Щелокова Брежнев знакомить на стал, но и попыток «задушить Солженицына в своих объятиях» генсек не предпринимал. В начале 1970-х годов Н. Щелоков дружил с Мстиславом Ростроповичем, жена которого Галина Вишневская была родственницей жены Щелокова. Их дачи находились по соседству в поселке Жуковка. Здесь же на даче Ростроповича месяцами жил тогда и сам Солженицын. Несмотря на столь высокую протекцию, никакой квартиры писатель в Москве не получил. Даже после официальной регистрации брака со Светловой в московской прописке ему было отказано.

Вопрос о выдворении Солженицына из СССР обсуждался на всех уровнях и в 1972 году. 30 марта этот вопрос подробно рассматривался на заседании Политбюро. Некоторые из членов Политбюро настаивали на немедленном выдворении писателя из страны. Однако А. Косыгин не хотел, чтобы ответственность за решение брало на себя Политбюро. «Вопрос, связанный с Солженицыным, — сказал Косыгин, — это частный вопрос. Солженицын перешел все рамки терпимого, все границы, и с этим должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он эти вопросы решит. Если неправильно решит, то поправим его»[116]. Но Андропов не хотел брать на себя всю ответственность. В апреле 1972 года Политбюро еще раз обсудило вопрос о Солженицыне, однако решение не было принято.