События 1968 года показали не только достоинства, но и недостатки А. Дубчека. Он не сумел консолидировать власть в стране и не устранил с важных постов не только скрытых, но и открытых противников реформ. С другой стороны, он не смог обозначить ясную границу между реформаторами- социалистами и множеством групп, которые выступали против социализма и против Советского Союза. «Авторитет Дубчека, — писал позднее его соратник Зденек Млынарж, — укреплялся с космической скоростью. Это было неожиданностью не только для окружавших его в Праге людей, но и для Москвы… Было чему поражаться: первый секретарь компартии становится героем всенародного движения за гуманизм и демократию. В истории коммунистического движения такого еще не было… У Дубчека были не только положительные качества, но и недостатки. Прежде всего он был нерешительным. Он оттягивал принятие решений даже тогда, когда необходимо было реагировать немедленно. Это было оборотной стороной стремления Дубчека "убедить товарищей". В ряде ситуаций, когда уже были известны все "за" и "против" и когда решение зависело только от него, Дубчек все еще колебался, нерешительно лавируя не только между различными группами в КПЧ, но и в конфликтах между Москвой и Прагой. И все же ореол Дубчека оказался решающим фактором, так что даже противники реформ не только не осмеливались выступить против Дубчека, а, напротив, старались перетянуть его на свою сторону»[88].

Не было ясной позиции в отношении «Пражской весны» и Дубчека и в руководстве КПСС. Из членов Политбюро в пользу умеренности и сдержанности выступали А. Косыгин, Н. Подгорный и М. Суслов. В пользу решительных действий против «ревизионистов» из КПЧ, не исключавших и военное вмешательство, выступали А. Кириленко, А. Шелепин, К. Мазуров и особенно украинский лидер П. Шелест. Брежнев колебался, хотя именно он должен был принимать главные решения. Явно в группе «ястребов» находились советские маршалы, а также В. Ульбрихт и В. Гомулка, которые оказывали на Брежнева сильное давление. Среди сторонников «решительных мер» был и Юрий Андропов. Георгий Арбатов позднее писал: «На основании того, что я слышал, могу сказать, что среди сторонников "решительных мер", к сожалению, был и Ю. В. Андропов, у которого после событий в Венгрии в 1956 году сложился определенный синдром нетерпимости, может быть связанный с убежденностью в том, что нерешительность и затяжки ведут к более серьезному кровопролитию»[89]. Это свидетельство существенно расходится, однако, со свидетельством сына Ю. Андропова, профессионального дипломата Игоря Юрьевича Андропова. Он писал, полемизируя с Арбатовым: «Я не "слышал", а знаю точно, что позиция Андропова в 1968 году была значительно более многоплановой. Никаких параллелей между обстановкой в Венгрии 1956 года и "пражской весной" Ю. В. не проводил. Наоборот, говорил мне о неоднородности этих событий. Во-первых и главное — разные лозунги. В Чехословакии на повестке дня стоял вопрос о "совершенствовании социализма" (при всей неопределенности платформы) и активности социалистических элементов, которые, однако, не представляли большинства. В Венгрии уже через неделю события приняли антисоциалистический характер. Во- вторых, в Венгрии возмущение шло снизу, в Чехословакии идеи "реформирования социализма" проводились сверху. В-третьих, чехословацкие друзья пока крепко держали ситуацию в социалистическом русле. Значит, говорил Ю. В., с ними надо работать. В истории, говорил Ю. В., "ситуации- близнецы" практически не бывали, а тут, мол, вообще ничего похожего; военное вмешательство, с учетом венгерского резонанса,

нежелательно "до невозможности"

(курсив И. Ю.). Но, естественно, следить за событиями и работать с друзьями "до упора" необходимо. Вот, в общих чертах, была позиция Ю. В., и именно в этом плане он, в силу ограниченных своих возможностей, пытался воздействовать на Брежнева. Андропов считал роль Шелеста в "Пражской весне" неуместной, а его дальнейшую несдержанность пагубной для процесса переговоров»[90].

В конце мая пленум ЦК КПЧ решил созвать через 2–3 месяца чрезвычайный съезд партии, чтобы закрепить демократические реформы в стране и изменить состав партийного руководства. Это очень обеспокоило «здоровые силы» в КПЧ и советских лидеров. Именно в конце мая 1968 года с согласия ЦК КПСС в советских военных кругах стал разрабатываться план вооруженного вмешательства в дела ЧССР. Под предлогом летних маневров к западным границам Советского Союза начали подтягиваться войска. 23 мая 1968 года ночью в одном из небольших поселков на словацко-украинской границе состоялась первая конфиденциальная встреча Петра Шелеста и Василя Биляка. Шелест не только выслушал, но и записал на магнитофон подробную информацию словацкого лидера. Биляк просил о постоянной связи и помощи «здоровым силам». Шелест передал все записи Брежневу и Андропову, которому было поручено обеспечить продолжение этих контактов. В июле Шелест пригласил Биляка на отдых в Крым, но тот опасался открытых связей и просил о тайной встрече. Брежнев был информирован о желании Биляка встретиться с Шелестом как полномочным представителем Политбюро. Петр Ефимович записывал в своем дневнике: «20 июля. Воскресенье. Во второй половине дня позвонил Брежнев и сказал, что я должен сегодня же вылететь в Будапешт для встречи с Я. Кадаром. "Он тебе все расскажет, как надо действовать… У тебя должна состояться встреча на Балатоне с Биляком. Он там отдыхает с группой. Надо вести себя осторожно, незаметно, чтобы не привлечь внимания остальных чехословаков. Действуй самостоятельно, ориентируясь по обстановке и настроению Биляка"»[91].

Шелест вылетел в Венгрию тайно на военно-транспортном самолете. С ним были техники из КГБ с приборами скрытой записи. Он приземлился на военном аэродроме близ Будапешта. Его встреча с Кадаром также была тайной и продолжалась более двух часов. На дачу Кадара у озера Балатон Шелест прибыл к 10 часам вечера. Биляк был извещен о приезде Шелеста, но отказался идти на дачу и просил выйти на берег озера в условленное место. Лидеры двух республик — Украины и Словакии — вели себя как тайные агенты. «Я вышел на набережную, — записывал Шелест, — темень, шум волн, ветер, трудно даже на близком расстоянии узнать человека, тем более расслышать его голос. Назначенное время истекает, а Биляка нет… Через некоторое время появился Василь, я его окликнул, он отозвался. Так мы встретились». На берегу озера невозможно было вести записи беседы, и Шелест уговорил Биляка пройти на дачу. Они говорили друг с другом до 5 часов утра. Биляк просил о помощи, требовал решительных действий. Шелест ответил, что Москва готова к самым крутым действиям, но нужно, чтобы и «здоровые силы» не сидели сложа руки. «Почему вы активно не действуете?» Биляк подумал и ответил: «Мы боимся, что нас обвинят в измене родине. Мы готовы всеми способами вас поддержать, но что нам делать, мы не знаем». Шелест сказал: «Нам нужно от вас письмо, в котором была бы изложена ваша просьба о помощи. Мы даем полную гарантию, что письмо не будет обнародовано и его авторы не будут известны». Биляк обещал подготовить такое письмо как можно быстрее[92].

В Москве, однако, не было пока единого мнения. Брежнев и Косыгин предложили провести еще одну встречу с лидерами КПЧ. Это предложение, однако, вызвало возражение у некоторых членов Политбюро. На заседаниях Политбюро еще со времен Ленина не велась стенографическая запись. Делались лишь короткие рабочие записи самими участниками. Этот порядок сохранился и при Брежневе. Правда, рабочие записи стали более подробными и хранились в архиве Политбюро в качестве официальных документов. Очень многие из этих документов в настоящее время опубликованы. Мы знаем, например, что 19 июля 1968 года на заседании Политбюро подробно обсуждался вопрос о целесообразности новой двусторонней встречи с лидерами Чехословакии. Брежнев ясно показал в своем выступлении, что он сторонник политического давления на ЦК КПЧ, что он с большой осторожностью относится к перспективе применения «крайних мер». С ним согласился Косыгин, который считал, что двусторонняя встреча может стать формой оказания политического давления.