— Сильный ты, сукин сын! — проскрежетал Тристо. — Но чем больше урод, тем легче мне сделать вот это!

С этими словами он ударил головой янычару в лицо и одновременно — коленом в пах. Улу шатнулся назад, открывшись, Тристо же пырнул его в грудь. На мгновение Лонго показалось: попал, — но ятаган Улу взвился, в последнюю секунду отбив удар. И все-таки лезвие пробороздило бок янычара, тут же взмокший от крови. Но рана, казалось, лишь добавила тому сил и ярости. С ревом Улу принялся рубить, и Тристо отступил под градом тяжких ударов. Однако пробить его защиту янычар не сумел и, увлекшись, ошибся. Слишком далеко подался вперед, споткнулся о мертвое тело, и Тристо тут же ударил, целясь в шею. Но Улу на самом деле лишь притворился, будто споткнулся. Удара он ждал, уклонился, отбил меч Тристо в сторону и, развернув свой клинок, поразил генуэзца в голову. Он попал в участок над ухом, раскроив череп, — Тристо умер, даже не успев понять, что произошло.

Страшный, полный животной ярости крик вырвался из груди Лонго. Сердце бешено застучало, гнев заглушил боль в груди. Лонго встал, отшвырнул щит, взялся за меч обеими руками. Бросился на врага. Но тот ждал и в последнее мгновение, уклонившись, ударил в ответ, целясь в голову. Лонго увернулся, ткнул в живот, но Улу отразил удар, и, когда клинки встретились, грудь Лонго пронзила дикая боль. Он едва не выронил меч и отступил, шатаясь. Улу немедля воспользовался слабостью, рубанув со всего маху. Лонго увернулся снова, ударил ногой прямо в живот, но тот был подобен каменной стене, так что Улу не шелохнулся. Зато генуэзец едва уклонился от безжалостного ятагана.

Оба замерли, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза.

— Я уже однажды пощадил тебя, Лонго, — сказал янычар. — Теперь пощады не будет.

— Не жди ее и от меня, — прохрипел Лонго и, стиснув зубы, превозмогая боль в груди, атаковал, осыпав Улу градом быстрых ударов.

Тот отступал, но защищался уверенно и точно. Не раз Лонго думал, что сию вот секунду пробьет, наверное, однако в последние мгновения ятаган Улу отбивал удар. Лонго ослабил натиск, изнуренный, но снова вдруг увидел бездыханное тело Тристо, и ярость вернула силы. Он рубанул снизу, вынуждая Улу опустить ятаган, и, собрав все силы, развернул меч, ударил в голову, но янычар снова успел подставить свое оружие. Они уперлись клинок в клинок, Улу надавил, навис, приблизившись, и, ухватив свободной рукой торчавшую из груди Лонго стрелу, повернул ее. Лонго охнул от боли, все поплыло перед глазами, колени задрожали. Но он успел увернуться от удара, нацеленного в шею и наверняка бы перерубившего ее.

Теперь атаковал Улу, и Лонго уклонялся, увертывался, отступал, чтобы только не парировать, не принимать удар на клинок, и всякий раз при этом тело пронзала страшная, слепящая боль. Улу сделал очередной выпад, метя в живот, Лонго попятился и ощутил за лопатками стену. Все, дальше отходить было некуда. Улу рубанул с размаха, Лонго отбил, клинки скрестились. Янычар навалился, и генуэзец, крича от боли, старался удержаться, но Улу был намного сильней. Лонго вдавился спиной в изъязвленную стену, а вражеский клинок все приближался и находился уже в дюймах от лица.

— Прощай, старый друг, — сказал Улу.

— Не сейчас, — вдруг выдохнул Лонго.

Он выпустил меч, падая на колено, и, завопив от боли, выдрал стрелу из груди. Улу шатнулся вперед, утратив равновесие, и Лонго, пользуясь его растерянностью, приподнялся и вогнал наконечник стрелы в горло врага.

— Это тебе за Тристо.

Улу выронил ятаган, отшатнулся, схватившись за горло. Выдернул помеху — и хлынул фонтан крови. Турок удивленно посмотрел на стрелу и рухнул ничком, бездыханный.

Лонго подобрал свой меч, сделал несколько шагов и повалился рядом с Улу. Он посмотрел на дыру в доспехах, откуда с каждым ударом сердца выталкивалась живая кровь. Разжал руку, выпустив меч и ожидая смерти. Но к его удивлению, никто из янычар не напал. Напротив, они отступили, взирая на Лонго с удивлением и страхом. Кто-то выкрикнул в ужасе:

— Улу погиб!

Известие о гибели командира побежало, как огонь по сухим листьям, и натиск янычар ослаб. Началось беспорядочное отступление. Оставшиеся пребывали в растерянности, не зная, что делать дальше. Невдалеке от Лонго император собрал воинов и начал теснить врага.

— Лонго! — послышался знакомый голос, и генуэзец увидел бегущего Уильяма.

— Где София? — выдохнул генуэзец, морщась от боли.

— В городе! — ответил юноша, становясь на колени подле командира. — Вы ранены, вас нужно увести отсюда. Сможете идти?

— Не надо было оставлять ее! — прошипел тот сквозь зубы, схватывая меч и поднимаясь на ноги, поддерживаемый Уильямом. — Может быть опасно…

Лонго выпрямился, шатаясь и зажимая рану в груди левой рукой.

— Она сама настояла, чтобы я мчался сюда, — и не зря. Вы бы тут долго не протянули. Давайте же, вернемся к строю.

Поддерживаемый Уильямом, Лонго сумел добрести до императора и Далмата, снова собравших воинов, которые выстроились и слаженно теснили янычар к пролому. Строй расступился, пропуская подошедших, и Константин, оставив бой, приблизился к ним.

— Лонго, ты жив! — воскликнул он радостно, но затем нахмурился, заметив кровь. — Тяжело ранен?

— Жить буду, — прохрипел генуэзец, оттолкнул Уильяма. — Пока могу стоять, я буду сражаться.

Константин был полон сомнений.

— Это не пустяковая царапина. Больше ты здесь ничем не поможешь.

— Мой долг сражаться за вас, и я не подведу, — настаивал Лонго.

— Лонго, ты не подвел меня и сделал все, что мог. Теперь я прошу лишь об одном: спеши к Софии, защити ее.

Лонго хотел возразить, но император жестом приказал ему молчать.

— Я не глупец и понимаю, что вижу. Я еще способен распознать влюбленных. Иди же к ней. А я удержу стену.

— Спасибо, ваше величество, — выдохнул Лонго.

Они пожали друг другу руки, и Константин вернулся к сражению в первых рядах. Генуэзец обратился к Уильяму:

— Я пойду к Софии, а ты можешь драться, если хочешь.

— И оставить вас? Даже не мечтайте.

— Спасибо. Но тогда поторопимся, мы нужны царевне.

Четверг, 29 мая 1453 г.

Константинополь

Последний день осады

София сидела на корточках в узком проеме между сундуком и стеной, под прикрытием широкого низкого подоконника. Она старалась дышать ровно, спокойно, хотя сердце бешено колотилось. Двое турок в доспехах только что ворвались в дом, где пряталась царевна, и спешно его обыскивали. Один подошел к сундуку, откинул крышку.

— Ничего, — констатировал он разочарованно, захлопнул сундук и пошел прочь. — Пойдем дальше.

София выглянула — турок направлялся к двери. Второй, поменьше ростом, тощий, с бородавкой на щеке, ковырял ножом подсвечник, стараясь определить, золотой он или просто позолоченный. Турок окинул комнату взглядом — и посмотрел прямо в глаза обмершей от ужаса царевне.

— И что у нас тут такое, а? — выговорил он довольно. — Наконец-то настоящее сокровище.

София выскользнула из-за сундука, обнажила меч.

— Отойди, хуже будет, — пригрозила она на ломаном турецком.

— На нее нет времени, — рассудительно заметил от двери высокорослый турок. — Лучше пойдем соберем побольше добра, пока остальные не набежали и не вымели все дочиста.

— Глупость какая, — огрызнулся тощий. — За нее мы немало выручим на рынке, когда вдоволь натешимся. К тому же наши еще когда набегут — успеем нагуляться вволю.

Он распустил пояс и шагнул к Софии.

— Я царевна, — объявила та, поднимая меч. — Не смей ко мне прикасаться!

— Царевна? — удивленно переспросил больший турок, вынимая меч. — В самом деле, мы немало за тебя получим.

Геннадий стоял на коленях перед алтарем церкви Спасителя в Хоре, склонив голову как бы в молитве. Церковь находилась всего в пятидесяти ярдах от внутренней стены Месотейхона, и в ней отчетливо слышался лязг оружия, крики раненых и турецкий клич: «Аллах! Аллах!» За спиной патриарха женщины, дети и старцы, не способные держать оружие, сбились в кучу, дрожа от страха, и молились о спасении. Но занимала Геннадия вовсе не молитва — он в нетерпении ждал, когда вернется Евгений. Если все прошло по плану, молитвы здешнего люда едва ли помогут городу. Константинополь падет, и Геннадий станет православным патриархом. Ненавистная уния будет искоренена, и латиняне уберутся раз и навсегда.