— В самом деле, — согласилась София с улыбкой.

На том и оставили разговоры, принявшись за ужин при свечах. Блюда были изысканные: обжаренные ломтики ската, жареный фазан, нашпигованный козьим сыром и сладкими до приторности корсиканскими апельсинами. Лонго, жуя, украдкой посматривал на Софию. Красивая, однако не красотой Джулии; это не хрупкий цветок, но прекрасно слаженный, отточенный меч. Правда, сейчас пребывавший не в самом блеске. София была задумчива и встревожена.

— Нравится ли вам еда? — спросил Лонго.

— Еда великолепна.

— Царевна, я спрашиваю, потому что вы кажетесь обеспокоенной. Быть может, вас тревожит прием в Риме?

Он посмотрел ей в глаза, и София, к немалому удивлению Лонго, вдруг покраснела.

— Да, тревожит, — согласилась она поспешно. — Поддержка Папы очень важна для нас.

Лонго кивнул, стараясь тем временем разгадать, что же на самом деле беспокоит царевну. София же заметила его взгляд, и на сей раз покраснел уже Лонго. Он подумал, что ведет себя как последний дурак, но глаз отвести не мог.

— Мне кажется, уже поздно, а нам отплывать рано утром, — сказала София. — Мне пора идти.

Лонго взял со стола свечу и провел царевну через двор до крыла, где находились гостевые комнаты. Поднялся бок о бок с Софией по лестнице, вышел на обращенную во двор галерею, отворил дверь комнаты. Выговорил: «Доброй ночи, царевна!» Но ни он, ни она не двинулись с места. Они стали в дверях, изучая друг друга. Их взгляды встретились снова, но на этот раз никто глаз не отвел. Внезапно София шагнула вперед и поцеловала Лонго. Губы ее были мягки и теплы. Лонго впился в них — жадно, страстно. Она отстранилась, захотела что-то сказать, но не смогла. А в глазах ее были лишь растерянность и недоумение. Тогда отступил на шаг и Лонго.

— Простите, — выговорила София наконец. — Я поступила необдуманно…

Лонго молчал, ожидая, пока она выговорится.

— Возможно, мне следует плыть в Остию на другом корабле… если можно, конечно.

— Да, — согласился Лонго. — Завтра утром в Остию идет еще один корабль. Я прослежу, чтобы вас и посла препроводили на него в целости и сохранности.

— Спасибо, синьор Джустиниани. — Их взгляды встретились снова, и царевна отвернулась. — Спасибо вам за доброту и гостеприимство. Да сохранит вас Господь.

Она скользнула в комнату и притворила за собой дверь. Лонго постоял перед ней несколько минут. Затем медленно пошел прочь.

Спустя два дня Лонго вернулся в Геную. Все путешествие Джулия хмурилась и отмалчивалась, на вопросы отвечала коротко и сухо. Лонго показалось, что она продолжает страдать от морской болезни.

Когда они подъехали к палаццо Гримальди, Джулия убежала, толком не попрощавшись. Лонго сел на коня, но не успел выехать со двора, как услышал голос синьора Гримальди — тот просил подождать. Гримальди засеменил через двор, а в дверях, наблюдая, стояла Джулия. Лонго спешился, пожал руку главе семьи.

— Хорошо ли прошло путешествие? — Гримальди внимательно смотрел на Лонго.

— Море было спокойно, дела — удачны.

— Джулия только что сказала мне, что вы провели много времени наедине с царевной Софией. Надеюсь, между вами не произошло ничего взаимно обязывающего.

— Разумеется, нет.

Но поцелуй Софии еще пылал на его губах и в душе, и Лонго отвернулся.

— И хорошо, потому что пришло время Джулии выходить замуж.

— Но она еще слишком молода, разве нет?

— Ей четырнадцать — достаточный возраст, чтобы понести дитя. Вы женитесь на ней через две недели.

Лонго смолчал. Он думал про Софию, рассмеявшуюся, когда ее обдали брызги от рассеченной форштевнем волны.

— Я так решил и не склонен обсуждать решение, — настаивал Гримальди.

— Для меня огромная честь жениться на вашей дочери, — ответил наконец Лонго.

Февраль 1450 г.

Рим

София стояла перед высокими бронзовыми вратами резиденции пап и, кусая губы, ожидала первой аудиенции с тем, кого латиняне звали викарием Христа. Справа от нее стоял Леонтарсис, одной рукой поминутно дергавший за украшенный самоцветами воротник кафтана, а в другой крепко сжимавший письмо от Синаксиса. Уже прошла неделя, как они прибыли в Рим и обнаружили, что Папа уехал куда-то на север, на встречу с германским императором Фридрихом Третьим. Задержка позволила Софии осмотреть город — настоящее чудо, какого прежде она не видывала. Генуя, чьи дома тесно сгрудились над гаванью, впечатлила царевну. Венеция, чудесным образом воздвигнутая над водами, изумила и поразила. Но Рим тронул душу куда сильнее — быть может, потому, что оказался похожим на Константинополь. Рим тоже изобиловал руинами, оставленными жившей много столетий империей: огромные термы Каракаллы, чудовищный Колизей, форум. Но, в отличие от Константинополя, Рим кипел жизнью, он снова ожил после столетий запустения. Повсюду красовались новые здания, многие из них были созданы из камней древних построек. Старый римский форум снова стал местом оживленной суеты, превратившись в рынок. Повсюду виделись признаки роскоши и процветания. Константинополь был столицей Римской империи, но Рим стал славой и красой христианского мира.

Средоточием его, краеугольным камнем был Папа Римский, Николай. София постаралась узнать о нем за прошедшую неделю все, что только смогла. Будучи лишь сыном врача, он смог быстро возвыситься среди служителей церкви благодаря превосходной памяти и ненасытной любви к знаниям. Избранный всего лишь три года назад, он сумел справиться с неприятными последствиями «авиньонского пленения» пап и заключил с германским императором Фредериком Третьим договор, позволивший восстановить власть папства. Теперь он обратил внимание на Восток. Хотел помочь грекам, но решительно противился любой унии, не подразумевавшей его главенства над объединенной церковью. Было очевидно, что такой Папа не одобрит предложение Синаксиса. Но Николаю нравилась греческая ученость, и это можно было использовать, расположив Папу к себе.

Врата распахнулись, открыв длинный, освещенный с обеих сторон окнами зал, заполненный богато одетыми придворными и скромными клириками. Герольд объявил о гостях, и Леонтарсис с Софией пошли через толпу. Не обращая внимания на роскошь вокруг, София глядела на Папу Римского. Она ожидала увидеть седовласого старика, чье лицо выказывало бы суровую мудрость и властность, а увидела симпатичного, элегантного мужчину чуть за пятьдесят. Лицо с острыми итальянскими чертами, глаза живые и проницательные, а под ними — темные набрякшие мешки. Лицо человека, много читающего и мало спящего. Николай Пятый восседал на небольшом троне, одетый в белую рясу и тиару, с посохом в руке. Подойдя к подножию трона, Леонтарсис преклонил колено и поцеловал папское кольцо. То же сделала и София. Папа попросил их встать и приветствовал на безукоризненном греческом.

— Андроник Вриенний Леонтарсис, царевна София, я приветствую вас у престола святого Петра. Для нас большая честь принимать таких блистательных послов. Надеюсь, ваше пребывание здесь окажется плодотворным.

Леонтарсис склонился вновь.

— Ваше Святейшество, это для нас величайшая честь удостоиться милости предстать перед вами. От имени моего господина, императора Константина, я выражаю глубокую благодарность за ваше мудрое руководство объединенной церковью и непреходящую благосклонность к нам. Император Константин также предлагает вам свою дружбу и покорно просит рассмотреть письмо от Синаксиса наших епископов.

— Ах, да, уния. — Николай принял письмо и отложил в сторону, не распечатывая. — Не сомневаюсь, нам нужно многое обсудить касательно церковной унии. Царевна София, а что мне скажете вы? Вы ведь также принесли мне послание от императора — или ваша красота скажет за вас?

София подумала: «Папа столь же изысканно вежлив, сколь и симпатичен». И ответила по-латыни:

— Я не позволяю красоте опережать мою речь. — По-итальянски она добавила: — Слова выражают больше и правдивее.