Лонго снова осмотрел корабли — течение сносило их все ближе друг к другу, и теперь между ними оставалось не больше тридцати футов. Он понял вдруг: немного веревки, чуток удачи — и транспорт можно спасти.

— Веревку! — заорал генуэзец команде. — Несите четыре конца веревки и абордажные крючья! Тристо, Уильям — сюда!

Пока команда готовила снаряжение, Лонго объяснил план.

— Тристо, ты сможешь добросить веревку до «Ла Сперанцы»?

Тот кивнул.

— Тогда кинешь три штуки, чтобы соединить корабли. Когда веревки закрепят, стянем их вместе. Пойдем на «Ла Сперанцу», потом перебросим на «Л’Акилу», потом — на транспорт. Уильям, ты остаешься командиром на «Ла Фортуне». Если поторопимся, успеем спасти наших.

Лонго принялся кричать капитану «Ла Сперанцы», передавая план, а Тристо схватил моток и кинулся к борту. Команда отбивалась от турок; Тристо вскарабкался на фальшборт и принялся раскручивать веревку с крюком, постепенно высвобождая ее так, что крюк описывал все большие круги. Наконец выпустил — крюк устремился вверх, разматывая веревку за собой, но не долетел, ударился о борт и упал в море. На кораблях разочарованно замолчали, но Тристо заревел: «Еще веревку!» Раскрутил еще один крюк и на этот раз зашвырнул повыше. Крюк воспарил и брякнулся посреди палубы «Ла Сперанцы». Команды обоих кораблей радостно закричали. Тристо перебросил еще пару веревок, и команды потянули, притягивая корабли борт к борту. Через несколько минут те сблизились достаточно, чтобы Лонго и Тристо смогли перепрыгнуть на палубу «Ла Сперанцы», где трюк повторился, а «Л’Акила» встал с «Ла Сперанцей» борт к борту.

Но к тому времени, как перебросили веревки на транспорт, положение там сделалось отчаянным. Турки сумели закрепиться по всему борту, и команда сдавала позиции. Тяжелый корабль было трудно подтягивать, и Лонго боялся, что если промедлить, то веревки, соединявшие «Л’Акилу» и транспорт, перерубят, после чего тот достанется врагу.

— Нет времени ждать! — крикнул Лонго помощнику. — Сейчас или никогда!

Он прыгнул на веревку и, зацепившись руками и ногами, пополз по ней.

— Черт безумный! — заорал Тристо вслед, но, повернувшись к команде, добавил: — Чего встали?! А ну, за ним! — И сам полез по веревке. Команда устремилась следом.

Вокруг свистели стрелы, но ни одна не коснулась Лонго. Он долез до борта, хотел вскарабкаться, однако над головой как раз зазвенело железо. Враги оттеснили защитников, и вот уже турок показался над бортом, занес меч перерубить веревку, но упал, сраженный ударом в спину. Флатанель, капитан транспорта, нагнулся, помог Лонго вскарабкаться. Ситуация на корабле стала совсем безнадежной: и на носу, и на корме собрались толпы турок, их прибывало с каждой минутой.

— Греческий огонь остался? — спросил Лонго, втаскивая выдохшегося Тристо на палубу.

— Одна бочка всего. — Флатанель указал на приземистый бочонок посреди корабля; рядом с ним стояло ведро с водой с горящим факелом, торчавшим в центре.

— У меня есть идея насчет этой бочки, — выдохнул Тристо.

— Именно, — подтвердил Лонго. — Флатанель, собери своих людей на корме — мы позаботимся о носе.

Флатанель поспешил на корму, Лонго же и Тристо подошли к бочонку.

— Ты уверен? — спросил Лонго с сомнением.

— Как будто у нас есть выбор, — проворчал великан.

Тогда Лонго спустил и стащил вниз один из парусов, а Тристо тем временем раскупорил бочку. Кряхтя, он поднял ее и принялся поливать греческим огнем парус, а Лонго тряпкой размазывал горючую жижу по полотну.

— Готово! — объявил Тристо. — Можно начинать.

Оба взялись за снасти и подняли отяжелевший парус футов на двадцать над палубой. Лонго схватил факел и обнажил меч.

— Ты уверен? — еще раз спросил он у Тристо. — В последний раз, когда мы такое проделывали, корабль сгорел.

— Если сгорит, туркам все равно не достанется, — с ухмылкой ответил Тристо.

— Помилуй нас Бог! — вскричал Лонго, рубя державший фок-мачту такелаж.

Мачта медленно завалилась вперед, Тристо же отпустил канат, и отяжелевший парус качнулся вперед. Лонго заорал своим людям, собравшимся на носу:

— Отступайте! Отходите немедленно! Ко мне!

Те побежали, турки рванулись за ними, а Лонго бросился навстречу, вслед за падающим парусом. В самое последнее мгновение он кинул факел — и, несясь на турок, парус вспыхнул. Ударил, смел всех за борт, завис над водой — и тут же рядом с Лонго с грохотом обрушилась фок-мачта. Тем временем Флатанель с остатками команды сумел расчистить корму. Вот она, надежда, — еще немного, и, быть может, удастся выжить?

— Я же говорил, что получится, — заявил Тристо, ухмыляясь.

Не успел он договорить, как паруса на грот-мачте на мгновение вздулись и снова опали.

— Давай, чертов ветер, дуй! — заорал великан, и новый порыв наполнил паруса, как будто откликнулся на его зов.

— Отвязаться от «Л’Акилы»! — скомандовал Лонго.

Пока он добрался до штурвала транспорта, задул ровный устойчивый ветер с севера, подгоняя корабли к Золотому Рогу. Команда ликующе загомонила: тяжелый транспорт, набравши ход, с легкостью расшвыривал утлые турецкие суденышки. С плывших впереди кораблей тоже доносились крики радости, им вторили колокола церквей Константинополя. В большой цепи, преграждавшей проход в залив, открыли проем, позволяя кораблям пройти, и закрыли сразу же позади.

— Слава Богу, — пробормотал Лонго, когда вплыли в безопасную гавань.

Им все-таки удалось пробиться к Константинополю.

Вечером София стояла перед зеркалом в покоях, осматривая себя в новом кафтане — уже третьем по счету. Тесное одеяние из алого, шитого золотом шелка выгодно подчеркивало тонкую талию, подпирало высокую грудь, и вырез казался больше. Она кивнула, наконец понравившись себе. Подчернила веки вокруг больших карих глаз, разочарованно отметила: в уголках уже обозначались морщинки. Но все-таки она еще изящна, стройна и грациозна. Кожа гладка и здорова, хотя и не столь бледна, как полагалось бы совершенной даме. Впрочем, София во многом считала себя очень далекой от сего идеала. Софии нравилось быть собой.

Когда она явилась в большой зал, за столами уже было полно народа. Лонго и Флатанель сидели на почетных местах, по правую и левую руку от императора. Сфрандзи с Далматом также сидели справа, Нотар и архиепископ Леонард — слева. Управитель пира отвел Софию на причитающееся ей место, между архиепископом и занудой великим логофетом, Метохитом. София притворилась, что с интересом слушает их горячечные пререкания об использовании опресноков для причастия — сама же изо всех сил прислушивалась, о чем говорили в центре стола. Однако почти ничего не смогла разобрать, пока гости не наелись и не наступило время тостов. Первым встал император.

— За синьора Джустиниани и его храбрых воинов! — провозгласил Константин, поднимая бокал. — Пусть же поданный ими сегодня пример вдохновит нас и укажет путь к победе!

Тут уж изрядно похлопали по столам в знак одобрения, выпивая до дна, и закричали: «Тост, тост!»

Лонго встал и провозгласил здравицу в ответ.

— За Константинополь, прекраснейший город в мире, и за его жителей, столь радушно принявших нас! Мы считаем великой честью сражаться рядом с вами!

И снова изрядно покричали, и хлопали по столам, прежде чем опорожнить бокалы. Тосты посыпались один за другим.

— Пусть турки горят в аду!

— За Римскую империю!

— За императора!

— За Венецию!

— За Геную!

Архиепископ Леонард, явно не вполне трезвый после многих тостов, поднялся, шатаясь, и провозгласил:

— За унию и все, что она принесла!

Повисла неловкая тишина, затем нерешительный голос повторил: «За унию!» Чуть позже отозвались многие, но половина гостей за унию так и не выпила. Этот тост и оказался на пиру последним. Собравшимися овладело уныние.

— Я только хотел сказать, что уния уже принесла нам синьора Джустиниани, — проворчал архиепископ, садясь. — Ясно, что к нам спешат на подмогу и другие. И предостаточно, чтобы осчастливить даже чертов Синаксис.