VIII Тот кто нас надышал на стекло мировое, на туманный налёт, а потом прочертил наше ранимое тело живое, далеко отошёл, да и нас погулять отпустил. Всюду чудится глаз Его, мнится слух Его напряжённый, даже когда неподвижно лежим, вроде спутанных змей, — жжётся Он… что ж, зализывай край обожжённый, как дитя неразумное, от костра отойти не сумев. И чем дольше живём, тем становится зрение чётче, будто вышел из пламени через редеющий дым, проясняются улицы, ночи, шумящие светлые рощи, может быть, наконец, мы лицо Его в них разглядим. романс Ты ли мне снилась, другая ли, тоже как ты сероглазая, губы и лоб белый таяли, плечи как шарфики газовые ветру в забаву прозрачную вверх улетали, бессильные… вот вы уж в небе растрачены птицами, воздухом, зимами. Также и я в эфемерное нечто из глаз ваших вылился, в столь безобразно неверное, что не удержат усилия памяти вашей недевичьей, — был — исчезаю и падаю, вкось отлетаю от плечиков ваших — клочечками, падалью. Сон на такие материи неочевидные тратится, вроде воздушного терема, где всё давно пораскрадено, только остался мучительно — синий, с ресницами чёрными, взгляд, в нём читаешь «…ищи тебя в несуществующем городе…» * * * Деревья стволами запомнили ветер, куда наклонял их. Я тоже запомнил при пасмурном свете, в красках линялых холодного утра под тающим снегом, как будто в России, где жизнь перемешана с сереньким небом, что мы износили. Не трогает это пространство чужое, слова на английском. Тем более Чехова кислый крыжовник, и прочие сфинксы. Такая свобода теперь, хоть залейся свободой по брови. Сменилось на новое в клетках железо, в шариках крови. Другой человек, да и небо другое, к нему притерпеться: смотреть как встаёт над Гудзоном дугою ничейное сердце… верлибр Дорогая, мы живём в пустующей гостинице. Война кончилась. По улицам города ходят оборванные солдаты. Что это за армия была — не припомню. За что воевали неизвестно. Очевидно одно: всё кончилось всеобщим поражением. Кому повезло — слоняются в поисках спиртного и сигарет, гоняются за девками, ходят на рынок менять патроны на масло и рыбу. Кому не повезло — стали калеками, но их нигде не видно, то ли они сами слиняли, то ли их куда-то свезли, с глаз подальше, в приют? По радио постоянно поют дурацкие песенки или шутят комедийные актёры. Маршей не слышно. Последние известия совершенно никакие, как погода. Комнаты тут маленькие, на двоих, большинство — пустует. В каждом номере — неработающий холодильник, 5-6 железных кроватей. Стёкла во всех окнах выбиты, но мы совершенно не мёрзнем. Из гостиницы почему-то не выпускают. На входе вооружённый часовой и три скучных офицера с пистолетами. Когда их спрашивают, — Сколько ещё тут продержат? — Отвечают: — До приказа, — или, — — Расходитесь по своим комнатам, — или (ещё интереснее): — До среды… И когда не проснёшься — за окном розовый закат и неизвестный день недели. на смерть музыканта
Восславим умершего музыканта, откроем крышку фортепьяно, — — Ну, здравствуй, как ты там скучаешь… Тут без тебя горят гирлянды, у Дед Морозов рожи пьяных… …не ты ли веточку качаешь еловую, с хрустальным шаром, тем самым обнаружив смутно своё присутстствие на свете, не этом — том, что в общем тоже имеет отношенье к чарам, как музыка… а это чудно, и потрясает нас до дрожи. Что, каково там в молоточках с подушечками? всюду струны, колки и прочие шпынёчки, почти как город — та же точность расчёта, как в архитектурных ансамблях или нотных точках. Не странно ли: из Петербурга переселиться в мглу рояля и в лакированном ковчеге, найти пристанище? Разлука жмёт в обе ноги на педали, через — — ни звука… vox humanus (фуга) I Стихосложенья тихая забава мне затмевала адский шум котлов и ламентации по телефону. Я как бутыль незрелого вина накапливал свой градус по подвалам, а в пыльном воздухе цвела отрава, и беззаконных радостей моих тянулась равномерно череда. Я день за днём мечтал о разрушеньи всего, что видел помрачённым зреньем, и думал: сам я непременно уцелею, как ценность некая, вне пререканий, ведь как меня мой бережёт Господь ……………………………………….. мне голову всего три раза стригли «под ноль» машинкой, посадить могли, не посадили, ни рук я не ломал, ни ног, почти что угадал, когда родиться, что если б раньше? лет на двадцать-тридцать? ищи-свищи меня теперь. На что, скажите, жаловаться мне, когда по жилам кровь течёт пророков, Вот рифмы, как прелестные девчонки, у топчанов толпятся колченогих, и дома у меня их толчея — как подманю одну — бежит другая с нею, а я смеюсь, целуя их в глаза… |
