— Что случилось?

— Давление пара упало.

Запросил котельное. Оттуда ответили:

— Коллектор пробило.

— Останавливайте котел, — приказал Колчанов и тотчас перевел рукоятку машинного телеграфа на «Самый малый».

Корабль сбавил ход, и море начало трепать его еще сильнее. Крен достигал двадцати градусов, невозможно стало держаться на ногах, Колчанов вцепился в поручень. Из котельного отделения не доложили, сколько трубок пробило в коллекторе и можно ли их заглушить. Вероятно, для выяснения этого необходимо какое‑то время, и Колчанов не торопил с докладом. Но через полчаса запросил котельное. Оттуда почему‑то никто не ответил. Выждав еще минуты две, запросил снова, и опять не ответили.

— Что они там, уснули? Демин, пойдите узнайте, в чем там дело.!

Демин ушел и как в воду канул. Прошло еще минут двадцать, а котельное на запросы не отвечало…

Наконец появился Демин:

— Там такое творится! Да вот комиссар расскажет. — Он кивнул на поднимавшегося следом за ним Заикина.

— Подгадили все‑таки нам господа офицеры, — сказал Заикин.

— А что такое? — встревожился Колчанов.

— Пустили в котлы забортную воду. Соленую. Вот и полетели трубки.

— Но ведь мы стояли в Неве, откуда там соленая вода?

— Это сделано раньше, до перехода в Петроград, а теперь вот сказалось. Как мы тогда до Петрограда дошли, могли бы и не дойти.

— Но кому и как удалось это сделать? В котельном отделении все время вахтенный, он не мог не заметить появления там любого офицера, тем более что, кроме механика, туда почти никто из офицеров никогда не спускался.

— Вот и мы с механиком так же подумали. — Заикин рукавом вытер со лба пот.

— И что же?

— Решили, что это мог сделать только сам вахтенный.

— Допустим. Но как узнать, кто именно? — спросил Колчанов.

— Ну, эту загадку мы отгадали быстро. Взяли список нарядов и сопоставили с записями в вахтенном журнале. Сразу обнаружили несоответствие: двадцать четвертого октября дежурил — Бес- караваев, а в журнале подделана подпись Желудько. Расчет верный: Желудько был связан с эсерами, подозрение в первую очередь падет на него.

— Значит, Бескараваев?

— Он.

— Такой тихий, старательный матрос. Никогда бы на него не подумал.

— В тихом‑то болоте черти водятся.

— Признался?

— Сначала отпирался, а когда запись в журнале показали, сознался. Говорит, старший офицер приказал. Я, дескать, не знал, для чего это. Врет, сволочь, знал! Ну, помяли ему немного бока, чуть за борт не скинули, нам с механиком едва удалось отбить его у матросов. Заперли в карцер.

— Проследите, чтобы самосуд не учинили.

— Выставили в охрану надежных ребят, не допустят. А судить будем по закону.

— Хорошо, — согласился Колчанов и спросил: — А как ведет себя Желудько?

— Желудько парень честный, хотя и заблуждался. Дивизионный врач Сивков ему мозги замутил. Ничего, прочистим, добрый матрос выйдет!

— Как говорится, дай бог. Остальные котлы работают нормально?.

— Боюсь, как бы и они не вышли из строя.

— Что предлагает механик?

— Надо остановить котлы, прощелочить. А на этом запаять трубки.

Колчанов пристально посмотрел на горизонт.

— Сколько это займет времени?

— Пока остынут, то да се — не менее суток понадобится. Да еще паять неизвестно сколько.

— Постарайтесь уложиться в самый короткий срок, — сказал Колчанов, переводя рукоятки машинного телеграфа на «Стоп».

Заикин ушел, а Колчанов склонился над картой, нанес счислимую точку и, указав Гордею карандашом на расположенный фжнее курса остров Гогланд, озабоченно сказал:

— Вот чего нам следует опасаться. Нас будет дрейфовать именно в эту сторону. Сейчас измерим скорость дрейфа.

Он взял секундомер и приказал выбросить балластину. Вскоре сказал Гордею:

— Скорость дрейфа два узла. Теперь от счис- лимой точки отложите вектор скорости и рассчитайте, через сколько времени нас нанесет на остров.

Гордей взял транспортир, приложил параллельную линейку, провел линию ветра, измерил Циркулем расстояние. До острова сорок девять миль.

— Через двадцать четыре с половиной часа подойдем к острову.

— Это если вплотную к берегу. Но ближе чем на две — три мили подходить к острову нельзя. Значит, остается менее суток.

Вскоре густо повалил липкий снег, потом стемнело, и даже в трех шагах ничего не было видно. От этого грохот стал еще оглушительнее. Потерявший ход, неуправляемый корабль то резко бросало в сторону, то накрывало волной, то вдруг начинало разворачивать и кренить так, что он трещал.

В полночь сорвало с кильблоков шлюпку, и она пошла гулять по палубе, сметая на своем пути все: кнехты, вентиляционные грибки, стойки лееров штормового ограждения. Освещенная прожектором, она неумолимо приближалась к кожуху машинного отделения. «Если пробьет кожух — машинное отделение может затопить. И тогда…» Что будет тогда, Колчанов представлял ясно.

— Господи, пронеси! — умолял Хромов и крестился, как на паперти.

Все напряженно наблюдали за шлюпкой и в отчаянии стискивали зубы: ничего сделать было нельзя. Вот по палубе прокатилась очередная волна, и шлюпка, как бритвой, срезала две железные стойки на шкафуте. Теперь на ее пути к кожуху не было препятствий. Еще накат — и…

И вдруг в желтом луче прожектора мелькнула темная фигура. Колчанов узнал матроса Григорьева.

— Стой! Назад! — крикнул он в мегафон. — Григорьев, назад!

Теперь и Гордей узнал Григорьева. «Что он, спятил?»

Волна приподняла шлюпку. Григорьев бросился ей наперерез, и в то же мгновение страшный, нечеловеческий вопль пронзительно ворвался в грохот моря. Гордей даже зажмурился.

Когда открыл глаза, волна уже прошла, шлюпки не было видно, свет прожектора выхватил из темноты распластанное на палубе тело. А корабль опять стремительно падал вниз, вот — вот накатится новая волна и унесет человека в море. Но к нему уже подскочил кто‑то из кормовой надстройки, поволок по палубе к двери офицерского коридора.

Потом на мостик прибежал Давлятчин, скороговоркой доложил:

— Григорьев нога ломал, кость такой белый торчит. Бульна худой нога!

— Фельдшера в кают — компанию! — приказал Колчанов.

Гордею хотелось посмотреть на Григорьева, но уйти с мостика он не мог: Колчанов сам пошел в кают — компанию. Возвратился он оттуда еще более озабоченный, даже злой. Гордей не решился спросить, что с Григорьевым. Но, перехватив вопросительный цзгляд Берендеева, Колчанов объяснил:

— Раздробило кость, фельдшер говорит, что ногу придется отнимать. Надо скорее добираться до Гельсингфорса. — И крикнул в переговорную трубу: — В котельном! Механика и комиссара на мостик!

Когда пришли механик и Заикин, Колчанов уже спокойно объяснил им:

— Григорьев рисковал жизнью, чтобы спасти корабль. Расскажите об этом всем и поторопите с котлами. Объясните, что Григорьева надо оперировать, мучается парень, И ветер не утихает, как бы нас не выбросило на Гогланд. Словом, сделайте все возможное, чтобы быстрее пустить котлы.

— Мы и так делаем все, Федор Федорович, — виновато сказал механик и вздохнул. — Но выше головы не прыгнешь. Надо запаять трубки. Это пока невозможно: котел еще не остыл.

— А что, если я в горячий попробую залезть? — предложил Заикин. — Авось не сварюсь.

— Нет, это безрассудно! — возразил механик. — Я не могу разрешить. Он, понимаете ли, Федор Федорович, собирается лезть в неостывший котел. Я категорически возражаю!

— Да ведь ничего страшного нет! — начал убеждать Заикин. — Получится — хорошо, не получится — вылезу. Надо попробовать.

— А если потеряете сознание? — жестко спросил механик.

— Кто‑нибудь пусть следит за мной, если упаду — вытащат. Да и не упаду я, уверен, что выдюжу.

— А я не уверен. И не могу взять на себя ответственность за такое безрассудство! — не уступал механик.

Колчанов, молча слушавший их спор, вдруг решительно заявил: