— А что именно делается? — спросил Петр.

Варвара теперь узнала его по голосу.

— Никак, Петро? Ну здравствуй! Давненько тебя не видела, даже не признала в темноте‑то. Проходи в комнату.

Когда вошли в комнату, плотно прикрыла дверь и тихо спросила:

— Ты откуда взялся?

— Из Гельсингфорса.

— Только вас еще тут не хватало! Кронштадтцы вон пришли, нашумели тут, а теперь расхлебывай. Я Михайлу‑то нынче не пустила домой.

— А где он?

— У Грачевых ночевал. А у меня ночью обыск был. Видишь?

Только теперь Петр заметил, что в комнате все перевернуто вверх дном, на полу валяются обрывки бумаг, все покрыто пухом. V

— Перину вот распороли, — сказала Варвара и заплакала, как будто именно перину ей и было более всего жаль. — Что же это делается? И при царе озорничали, и теперь то же самое. Где прав- да‑то? — И, как бы отвечая самой себе, сообщила: — Газету‑то «Правду», говорят, закрыли. Не вь! шла йынче. — й уже озабоченно сказала: — За домом‑то, поди, следят. Ты не задерживайся да выходи двором, через кухню.

Она вывела его к черному ходу, и Петр дворами вышел на набережную, недалеко от Морского корпуса. Народу на набережной было немного, только возле парохода «Утро» толпилась группа матросов. Среди них Петр неожиданно увидел Зимина.

— Вася!

Зимин оглянулся, что‑то сказал стоявшим около него матросам, те расступились, пропуская Петра. Поздоровались, обнялись.

— Каким ветром? Откуда? — спросил Зимин.

— Из Гельсингфорса. Вон видишь, «Орфей» и «Гремящий» стоят? На них и пришли. А ты?

— А мы вот уходим несолоно хлебавши. Кто железной дорогой вернулся, кто морем добирается, а многие еще в Петропавловке.

— Как?

— А вот так.

— Пойдем в сторонку, расскажи, что произошло.

Но стоявшие вокруг матросы потребовали:

— Расскажи лучше ты. Что там в Гельсингфорсе, почему нас не поддержали?

— Как это не поддержали? А вы знаете, что Дудоров требовал прислать сюда дивизион «новиков», чтобы разогнать вас?

— Вот сволочь! Ну а вы?

— А мы вот пришли, чтобы арестовать Дудорова.

— Глядите, как бы вас самих не заарестовали. Наши‑то вон в Петропавловке.

— Да что тут произошло? Расскажите толком. Ты, что ли, Василий, рассказывай.

Зимин отмахнулся:

— А, чего там… — Однако, помедлив, начал рассказывать: — Я теперь так понимаю, что всю эту кашу анархисты заварили. Еще второго лисла они прислали в Кронштадт делегацию, стали требовать, чтобы кронштадцы выступили против Временного правительства. У нашего Совета не было на этот счет никаких указаний. Запросили Петроград, а пока анархистам запретили вести агитацию. Но где там! Анархисты отправились в части, один из них в сухопутном манеже выступал, народу собралось много. А потом на площадях говорить начали. Баба у них там одна была речистая, язви ее! Фамилию вот забыл.

— Никифорова, — подсказал кто‑то.

— Вот — вот, Никифорова. «Неужели, — говорит, — вы, революционные моряки, не поддержите своих братьев пулеметчиков, уже выступивших против правительства?» Устыживать начала, вот наши и заерепенились. А тут еще приехала делегация из первого пулеметного полка, просят помочь. Вечером из Петрограда в Совет телефонограмма пришла об участии в мирной демонстрации 4 июля.

Вот мы и двинулись сюда. Всего нас тысяч десять набралось. Шли со знаменами, с музыкой. Подошли к Петропавловской крепости, напротив нее особняк стоит балерины одной, как ее?

— Кшесинской, — подсказали опять.

— Вот — вот. С балкона нам товарищ Ленин речь сказал. Болеет он, говорил недолго, но ясно. Там были еще Свердлов и Луначарский, — тоже нас приветствовали. После этого мы пошли на Марсово поле, на Садовую, на Невский, чтобы к Таврическому дворцу пройти — там митинг должен был состояться. Все шло тихо — мирно, пока мы не добрались до Литейного. А когда свернули туда, нас с крыш начали из пулеметов обстреливать. Ну и мы стали в этих пулеметчиков стрелять, согнали их с крыш, а пулеметы сбросили.

— Были жертвы?

— Нет, двоих или троих матросов только ранило. Дальше опять все тихо — мирно. Но на углу Пантелеймоновской нас опять из пулеметов обстреляли. Тут многих поранило. Ну, мы, конечно, разозлились, тоже стрелять начали.

А когда подошли к Таврическому, на нас напустился министр Чернов. Ты его знаеашь, он из эсеров, теперь министром земледелия во Временном правительстве. Кричал он на нас: мол, всех нас на фронт надо и политика не наше дело. Тут и митинг начался. Так, не митинг, а перепалка. Меньшевики все требовали подчиняться правительству. Мы бы и им хвоста накрутили, да тут Михаил Ребров сказал, что по решению Цека демонстрация закончилась, а митинг закрыт, всем надо разойтись по местам. Только минному и артиллерийскому отряду было приказано идти к дворцу этой… тьфу ты, опять забыл!

— Кшесинской.

— Вот — вот. Часть наших судов тут же ушла в Кронштадт, а мы вот остались. Теперь вот узнали, что наших минеров и артиллеристов загнали в крепость, надо им помочь, а как — не знаем.

— Пойдем туда, — предложил Шумов.

— Верно! — поддержали матросы. — Надо освобождать товарищей. Ребята, играй аврал!

— Тихо! — крикнул Петр. — Не надо авралить. Хватит, уже наавралили. Сколько вас тут? Сотня, две? А там войска — тысячи. Выручить вы никого не выручите, а шуму еще больше наделаете и сами в крепость угодите.

— Не слушайте его, ребята, он подосланный.

, — Трусит!

— Стойте — крикнул Петр. — Как член Центробалта я от имени Центрального комитета приказываю всем оставаться на местах. В крепость пойдем мы с Зиминым. Вдвоем.

До крепости пришлось добираться кружным путем, и только к вечеру они были там. Прошли туда беспрепятственно, стоявшие в два ряда юнкера пропускали моряков, потому что часть их еще несла караул у дворца Кшесинской — там грузили на машины партийные документы.

По крепостному двору кучками бродили матросы, многие сидели на земле и, прислонившись к стене, спали. Слева от ворот стояли человек пятьдесят, они мрачно слушали оратора в зеленом френче и кожаной фуражке. Петр с Василием направились было туда, но их окликнули:

— Зимин? Откуда?

К ним подошел высокий матрос с заросшим темным лицом и большими желтыми глазами.

— С Васильевского, — ответил Зимин, здороваясь с матросом. — Наш пароход там, «Утро».

— А нам сказали что вы все ушли в Кронштадт. Много вас осталось?

— Нет, человек двести. Да в Дерябинских казармах столько же. А что тут у вас делается?

— Да вот видишь, — матрос кивнул в сторону человека во френче, — уговаривают сдать оружие.

— А вы?

— А мы этих уговорщиков посылаем куда подальше. Сейчас и этого выставим. Эй! — крикнул он. — Гони его, ребята, к чертовой бабушке!

Матросы, слушавшие человека во френче, зашевелились, загудели, кто‑то пронзительно свистнул. Человек во френче что‑то еще говорил, но теперь его совсем не было слышно. Сдернув фуражку и зажав ее в кулаке, он размахивал ею, кричал что- то и медленно пятился к воротам.

— Ну‑ка, братец, собери большевиков, — попросил Шумов матроса.

— Мы тут и есть самые большевики.

— Большевики, да не все, — сказал Зимин. — Ты собери самых надежных.

Собралось человек двадцать. Узнав, что на «Орфее» и «Гремящем» прибыли гельсингфорсцы, они повеселели. Однако, когда Шумов сказал, что к крепости подтягиваются войска и на помощь рассчитывать не приходится, зашумели:

— Что же нам, сдавать оружие?

— Рано или поздно вас заставят его сдать, — сказал Шумов. — Давайте подумаем, кому его лучше сдать: юнкерам или своим, кронштадтцам. У меня есть такая мысль; пока крепость не оцепили со всех сторон, переправить оружие в Кронштадт.

Его поддержали. Только матрос с желтыми глазами еще возражал:

— Как же это без оружия? Нас тут тогда, как слепых котят, подавят.

Решили, что Зимин пойдет доставать катера, а Шумов тем временем подготовит все здесь, чтобы быстро и, главное, бесшумно погрузить оружие.