— Это как выйдет. Мне учиться хочется. Все равно на кого, только учиться. Вы вот, наверное, одних лет со мной, а знаете много.

— Ну какие у меня знания? Я и гимназию бросила. Из‑за мамы. Мы с ней все время по гастролям ездили, где там было учиться?

— А отец?

— Он в то время в ссылке был.

«Вот и у меня отец на каторге был, выходит, мы вроде бы и тут ровня», — подумал Гордей. И ему вдруг захотелось сказать Наталье что‑нибудь хорошее, ободряющее и значительное, но ничего подходящего на ум не приходило, в голове вертелись какие‑то привычные, малозначащие слова. Он так и не успел ничего сказать. Из‑за угла вышел минный офицер Поликарпов, возле которого, уцепившись за его локоть, семенила маленькая, нарядно одетая женщина под большой широкополой шляпой с пером. Рядом с длинным и тонким офицером она была похожа на опенок, прилипший к стволу дерева.

Гордей встал, вытянулся. Поликарпов небрежно козырнул, потом вгляделся в лицо матроса, остановился и спросил:

— Шумов, ты что тут делаешь?

— Сижу, вашскородь, то есть стою, — замялся Гордей, не зная, что сказать еще.

Наталья рассмеялась, Поликарпов нахмурился, хотел что‑то сказать, но Наталья опередила его:

— Наверное, то же, что и вы.

Теперь засмеялась спутница офицера, смех ее был такой же мелкий, как и шажки.

— Они правы, идемте. — Женщина потянула Поликарпова за рукав.

— Какой сердитый, — сказала Наталья, когда они отошли. — Служить трудно?

— Всяко бывает.

Они опять помолчали. Потом Наталья вдруг насторожилась, поглядела в одну, другую сторону улицы и помахала рукой так, будто протирала стекло в окне. Тотчас дверь подъезда, где она жила, тихо отворилась, из нее выскользнул высокий светловолосый парень и быстро зашагал в сторону гавани. За ним вышел сутулый мужчина в кепке и пошел в другую сторону. Он шел тяжело, согнувшись, будто шагал за плугом; проходя мимо Гордея и Натальи, даже не поднял головы, только покосился на них из‑под кепки и что‑то пробурчал. Затем из подъезда вывалились еще двое, они пошли вместе, в обнимку, нестройно запели какую‑то песню по — эстонски.

— Идемте, — сказала Наталья и поднялась.

Иван Тимофеевич ждал их в той же комнате, он весело подмигнул Наталье и, когда та вышла, плотно прикрыв за собой дверь, сказал:

— Вот тебе посылочка, спрячь подальше.

Гордей взял у него из рук пачку листков, свернул трубочкой и сунул в карман. Но Иван Тимофеевич запротестовал:

— Нет, так, брат, не годится. Дай‑ка сюда.

Гордей вынул сверток и отдал обратно.

— Разувайся. Садись вот сюда и разувайся.

Гордей сел на краешек дивана, снял ботинок. Иван Тимофеевич взял ботинок, оглядел со всех сторон, потом подцепил ногтем стельку и вынул ее. Отделив от пачки половину листков, аккуратно согнул их втрое, примерил, сунул в ботинок и прикрыл стелькой.

— Давай второй.

То же самое проделал и со вторым ботинком.

— Теперь надевай. Так‑то будет надежнее. Не жмут? Вот и хорошо. Николаю передай, что это на всех. Пусть на каждый корабль даст по три- четыре листовки. Ну, пойдем провожу.

Он первым вышел на. улицу, постоял и, выдернув Гордея из подъезда, сказал:

— Давай быстро. Не туда, вон там, на площади, смешаешься с людьми.

Гордей быстро пошел по улице. Она была пустынна, только впереди, шагах в полутораста шел фонарщик с лестницей на плече. Уже стемнело, и фонарщик развешивал в тусклом воздухе мутно — желтые огни.

Только теперь Гордей сообразил, зачем его посылал Заикин. Ощущая под ногами мягкое похрустывание бумаги, он думал: «В этих листках что‑нибудь запретное. Вот тебе и посылочка!» Он слышал, что среди матросов стали появляться запретные листки, в которых пишут против царя, но ни разу Гордею такие листки не попадались, и ему сейчас захотелось узнать, что в них. Не доходя до площади, он свернул под темную арку и прислушался. Арка вела в маленький каменный дворик, посреди дворика лежало желтое пятно света, упавшее из окна. За занавеской окна маячили тени, но было тихо.

Гордей расшнуровал левый ботинок, снял его, поднял стельку и вытянул сверток. Развернув его, он долго не мог ничего разглядеть в темноте, подвинулся к падавшему из окна свету и прочел: «К организованным матросам и солдатам». Дальше было напечатано мелким шрифтом, он поднес листок ближе к глазам, но в это время в доме звякнула щеколда, в сенях послышались шаги, кто‑то споткнулся и выругался:

— А, черт, темнотища!

Гордей, подхватив ботинок, снова метнулся под арку и прижался к ее холодной выгнутой стене. Он так и не успел надеть ботинок, держал его в руке, когда мимо него, тяжело топая сапогами, под гулкой аркой торопливо прошел человек. На улице его шаги стали глуше и вскоре стихли. Гордей сунул сверток под стельку, натянул ботинок, зашнуровал его и неторопливо вышел из‑под арки на улицу. И тут же лицом к лицу столкнулся с Поликарповым.

— Опять ты? — удивился офицер.

— Так точно, вашскородь! Виноват.

— Проводил свою красавицу? — мягко спросил Поликарпов. — А у тебя, Шумов, губа не Дура.

Он пошел рядом с Гордеем и, заглядывая ему в лицо, говорил:

— Выходит, мы с тобой на одном курсе маневрируем. Моя приятельница тоже на этой улице живет. Вы давно знакомы?

— Всего второй раз вижу. В парке познакомились, — соврал Гордей.

Они вышли на площадь, толпа подхватила их и понесла к гавани. Поликарпов двигался в этой толпе быстро и гибко, как ящерица, тонкий голосок его звучал все более таинственно:

— Давай, Шумов, и мы с тобой станем прия телями, Я, знаешь ли, хотя и офицерского звания, а человек простой.

Гордей вспомнил предупреждение Заикина и насторожился: «Уж не выследил ли он, как я читал?»

А Поликарпов все сЫпал и сыпал словами, речь его была похожа на нудный осенний дождь, хотелось даже куда‑нибудь укрыться от нее.

— Война, как ничто другое, сближает людей, все мы одинаковы перед лицом смерти, она не признает ни чинов, ни званий. И время сейчас такое, что кастовые различия между людьми стираются, грядут новые дни и новые порядки, утверждающие всеобщее равенство и братство.

«Ишь заманивает!» — подумал Гордей, а вслух сказал:

— Я, вашскородь, ничего этого не понимаю. Мне бы германца поскорее отвоевать да и домой в деревню.

Поликарпов умолк, потом опять вкрадчиво сказал:

— Однако, пока ты здесь, можешь на меня рассчитывать. Если что надо, обращайся без стеснения.

— Лестно мне это, вашскородь, — тихо поблагодарил Гордей, стараясь придать голосу как можно больше искренности. — Только зачем вас беспокоить?

— Что ты? Какое беспокойство? Всегда буду рад.

Они подошли к трапу, и Гордей пропустил офицера вперед. Сдав увольнительный жетон, Гордей пошел в кубрик. Возле второй трубы его ждал Заикин.

— Ну как, хорошо погулял? — _; громко спросил он и шепотом добавил: — Принес?

— Все в порядке, повеселился на ять! — тоже громко ответил Гордей.

— Везет же людям! — И тихо: — Через десять минут после отбоя — в гальюне.

Гордей прошел в свой кубрик, там уже все спали, только дневальный матрос Берендеев и тоже, вернувшийся с берега Мамин сидели на рундуке и жевали- пряники, запивая их водой из одной кружки. Гордей тихо пробрался в угол, разделся и лег в свою койку.

Его сразу же потянуло в сон, накануне он опять стоял ночную вахту. Чтобы не уснуть, он щипал себя за уши и шевелил пальцами ног.

Наконец пробили склянки. Выждав еще минут семь, Гордей вывалился из койки и, сунув ноги в ботинки, побрел к трапу. Берендеев сердито спросил:

— Что сразу‑то не сходил?

— Позабыл.

Заикин уже ждал его., — Где? — спросил он, косясь на дверь.

— В ботинках. Под стельками.

— Давай сюда оба. Бери мои, завтра разменяемся.

Нога у Заикина оказалась меньше размера на два. Гордей едва влез в его ботинки, и, пока шел до кубрика, пальцы занемели.

Берендеев все еще жевал, Мамин уже спал широко разинув рот, как будто что‑то кричал беззвучно.