Принимая во внимание все достоинства, это недорого. С кровати, покрытой ярким кретоном, я вижу маленький парусник, который вот-вот войдет в канал. Есть! Теперь видны только верхушки парусов, укороченный треугольник, который скользит за молом, как мишень на ярмарке…

А я в Гро-дю-Руа, недостойная мать, супруга в бегах, дезертировавшая хозяйка дома.

В Гро-дю руа. В Гро-дю-Руа…

Меня разбудил телефонный звонок.

- Телефонная сеть починена, - сказал голос. - Вы все еще хотите ваш номер?

Я не понимала, где я, кто я. С тяжелой головой я смотрела на комнату, залитую красным вечерним светом, на смятую кровать, на которой я заснула, как сурок… а потом память вернулась ко мне.

Что Жан со мной сделает? Я явно перегнула палку… дезертирство в военное время, вот как называется мой проступок. Хорошо, но у меня есть оправдания. Я больше не могу. Он меня смешит, этот Жан! Он не понимает! Он как все мужчины. Они считают, что мы железные. Хотела бы я посмотреть на них на нашем месте!

Я боюсь. Я боюсь мужчины. Отца. Господина. Мужа. Самца. Хозяина. Мачо. Фюрера.

Жана.

Я боюсь. Я сижу перед телефоном и сильно опасаюсь колотушек.

Как он будет кричать!

Он закричал.

- Любимая!

Ох! Как я люблю мужчин! Всех мужчин, а этого в особенности! Любимая! Вот как он закричал!

Они прекрасны! Ты думаешь, что все о них знаешь, ты говоришь, что они эгоисты, рассеянные, равнодушные, и это правда. Но ты забываешь, что они любят нас и что иногда эта любовь вырывается из них, как струя - обжигающая, ревущая - из локомотива. Ах! вы всегда нас будете удивлять, вы знаете?

Ни слова упрека. Ни допроса. Ни суда. Потому что все хорошо… Потому что у нас все хорошо.

Я больше не боялась. Но я захотела вернуться. Я сказала ему об этом. Он оскорбил меня. Это было чудесно.

- Тогда сам приезжай!

Он рассмеялся:

- Я не могу. У меня молоко на огне.

Я удивилась:

- Но ты же не любишь молоко?

- Зато Вивет любит.

Как, он готовит бутылочку для Вивет? Но где же остальные?

- Они все в бассейне. Они вернутся только вечером. Я сделаю им отличный салат, копченый окорок и макароны.

Я просто онемела.

- Эй! Алло? - позвал Жан на том конце провода. - Ты еще здесь?

Я билась в конвульсиях, как змея, вылезающая из кожи, прозрачной и мертвой.

- Клади трубку, - сказал Жан мягко.

- Но я вам нужна!

- Вот именно.

Да, конечно… Он прав. Он принял мое бегство лучше, чем я сама. Он сделал больше: он преподнес мне его своей рукой.

О! Жан, любишь меня, ты возвращаешь мне жизнь, ты знаешь лучше меня.

Как ты понял? Вдруг все так просто.

Я слушала его и чувствовала, как мягко отплываю от берегов Фонкода по реке забвения. Я больше не удивлялась, что у меня нет угрызений совести. В конце разговора он спросил, надо кидать макароны в горячую или в холодную воду. Я закричала “В кипящую!” и добавила “ Я люблю тебя!”. Он повторил “Кипящую!”, повторил “я люблю тебя!”, и я положила трубку. Без грусти.

И вот я пансионерка.

Вечером, за ужином, ко мне относятся не как к одноразовой клиентке, как в полдень. Я чувствую себя под покровительством Люсьена. Он сердечно ведет меня к одноногому столику, и мне кажется, что он впихивает меня немного нежнее.

Девочка находится на своем посту между входной дверью и олеандром, сидит на третьей ступеньке с Тинтином-алиби в руке. Но она наблюдает. Кто эта маленькая одинокая девочка, которая, кажется, никогда не ест? Я пытаюсь привлечь ее внимание приветствием, но она старательно игнорирует меня, делая вид, что читает.

- Сегодня вечером у нас есть мидии с кремом и суп из угря, - обьявляет Люсьен, протягивая мне меню. Потом он наклоняется, и шепчет: - Осторожно с мидиями, они хреновые!

- Хреновые?

- Хреновые! Да хреновастые же!

Я тупо смотрю на него, и он мягчеет:

- Вы мало бываете на людях, а? Давайте не будем сомневаться: суп, а потом жаркое со специями по Провански, как в Трепоре!

Он восхищает меня, этот мальчик! Я повторяю:

- Хреновые? Что это значит? С хреном?

- Если бы я дал вам их понюхать, вы бы больше не спрашивали!

Я смеюсь, снова встречая прекрасный сиреневый взгляд напротив меня. Фатальное существо тоже пользуется защитой Люсьена. Она имеет право на суп из угря. Постой-ка, интересно посмотреть, кому он втюхал мидий… У типа-соблазнителя их огромная тарелка. У многочисленной семьи их настоящий таз… Я подозреваю, что Люсьен хочет избавиться от части клиентуры. Маленький мальчик, показавший мне в полдень язык, строит мне страшную рожу. Меня обуревает азарт соревнования, будто мне столько же лет, сколько ему. Я пускаю три маленьких сухарика плавать в супе, как ни в чем не бывало. Я жду момента, когда никто меня не увидит… вторая рожа мальчишки… бедный малыш! дилетант! Готово, никто не обращает на меня внимания, и я возвращаю любезность несчастному наглецу. На мгновение он окаменевает. Потом разражается всхлипами и протягивает ко мне руку:

- Тетенька! тетенька! - блеет он, стуча зубами.

Родители сперва удивлены, потом сердятся.

- «Тетенька», «тетенька»? Что “тетенька”? Что это за манера плакать на ровном месте?

На ровном месте? Скажете тоже. Я удивляюсь, что он в обморок не хлопнулся.

Девочка посылает мне благодарный взгляд. Люсьен кудахчет от хохота.

- Вы получите две порции пирожного, - говорит он мне. - Этот грязный сосунок… Это он испортил телефон, он пописал из окна на старых англичанок. К счастью, они глухие!

Я не вижу связи?

- “Raining in the sun, my dear Susan!” («Грибной дождик, дорогая Сьюзен!» англ.) Но знаете, с вашим талантом вы и мартышку заставите родить!

Должна сказать, я вполне горда собой. За большим столом дело дошло до скандала. Немножко чересчур, на мой вкус. Мне хочется пойти защитить моего любителя гримас.

- Чем меньше вы будете с ними связываться, тем лучше вы будете себя чувствовать. У них все время так. Они орут. Они кричат. Они плачут. Они лупят друг друга. Вам повезло, что ваши комнаты не под ними. Всегда закрывайте дверь на ключ, когда уходите. Молодожены нашли рыбу в своей постели первой ночью. Слышали бы вы эти крики! Семейный очаг чуть не разбился в самом зародыше. Ага! Вот они, мои милые! O my darling! o my darling!… (О мои дорогие, англ)

Нет нужды в пояснениях: это две старые Англичанки. У них оттенок кожи, как у майора, вернувшегося из Индии, редкие взбитые волосы, мужская походка, восторженная улыбка паломника, который наконец достиг своего рая. Они носят жуткие корсажи с люрексом, суперувешенные колье и шейными платками.

Правь, Британия!

Сперва они приветствуют невидимое и жуткое существо, которое прячется за стулом старой мадам Клержуа. Это ее собака. Она цвета фуксии. Потом они приветствуют саму мадам Клержуа. Потом Люсьена. Потом всех остальных. Они говорят громко. Люсьен еще громче. Должно быть порядка 70 децибелл.

- Did you enjoy with horses? (Вам понравились лошади?)

- Oh! Lovely, georgeous, marvellous! (Прелестно, великолепно, чудесно! Англ.)

Силой авторитета Люсьен налил им слабо разбавленного абсента и поставил бутылку розового на холод. Свежий воздух не единственная причина их розовых щечек. Они потягивают абсент…

- Delicious! (Вкусно! Англ.)

Завтра на рассвете они уходят в море с рыбаками.

- Wonderful holidays! (Изумительные каникулы! англ.)

Они счастливы.

Я тоже.

Wonderful holidays!

Со времен моего детства ночной ритуал в Гро не изменился.

Тот же тропизм (жажда движения в определенном направлении) овладевает каникуляром, как только он окончил десерт, будь то мороженное с меренгой, красный персик или крем-карамель.

Достичь порта, канала, набережной, куда запрещен проезд на машинах и где происходит что-то важное.