Только Моника и я - две столетние старухи - не принимали участия в общем выбросе энергии.
- На помощь! - сказал Жан.
- Защищайся! - сказала Моника и, так как он не реагировал, она схватила кувшин с водой и выплеснула его на дерущихся.
Это положило конец игре. Бойцы, задыхаясь, расползались по кухонному полу. Мы смотрели на них со сложным чувством, в котором, должно быть, было много зависти.
- Мы здорово повеселились, - сказал доктор, из собачьей корзинки.
- Клево побалдели! - заявил Поль и снял штаны.
Я спросила:
- Почему ты вылезаешь из штанов?
- Это штаны слезают с меня, они треснули, - ответил он, и кузины потом все лето уважали его за находчивость.
Они устали. Кухня была полна пара, будто после стирки.
- Грустно расходиться, - вздохнула Лорет.
- Мы должы бы всегда быть вместе! - воскликнула Патриция.
- Только в Фонкоде можно так повеселиться, - сказал Оливье.
- Ах, Фонкод… - начал доктор, все еще сидя в собачьей корзинке. (Он сделал красноречивый жест рукой) Фонкод!.. к тебе возвращаешься с радостью, тебя покидаешь с болью…
- Прекрасно, - заявил Жан, - это очень просто, вы все останетесь здесь на ночь!
Я подумала, что ослышалась.
Но нет!
Пьеро тут же вскочил, совершенно счастливый.
- Хорошая идея! - сказал он, а дети прыгали от радости.
- Это совершенно невозможно! - сказала Моника.
- Вот, пожалуйста! - сказал ее муж, - посмотрите, кто мешает нам веселиться!
- Ты думаешь, Людовика нуждается в дополнительной работе?
- Да не надо никакой работы, - пропел он, беря меня за талию. - Нам же так хорошо вместе! Попросту! Дети приготовят постели…
- Мы будем спать на сеновале!
Каком сеновале?
- На войне, как на войне! Конечно, я не жду, что Фирмин принесет мне шоколад в постель завтра утром на серебряном подносе!
- Да оставайтесь, конечно, я очень рада, - говорю я с усилием, потому что меня научили говорить то, что вежливо, а не то, что есть на самом деле.
- Видишь! - торжествует доктор.
- Нет! - отвечает Моника.
В этот момент гаснет свет - молния ударила совсем близко.
- Вы прекрасно видите, что не можете уехать, - слышится в темноте голос Жана.
Электричество вернулось очень быстро, к большому разочарованию детей. Хорошо. Мне надо было найти семь одеял. Вот спасибо Жану за эту идею! …И все-таки дом полный смеха и стука шагов - это великолепно… Dirty Corpses обрушивали на нас электрические гитары и крики, в которых не было ничего человеческого. Я беспокоилась, не глухая ли у меня внучка, если спит в этом грохоте.
- Мама, ты видела, что за одеяла ты нам дала? Там в дырки пальцы пролезают!
- Дырявые или нет, вам еще повезло, что вы будете спать под одеялами, - говорит Моника. - Я бы вас уложила под газетную бумагу!
- О! да! под Play-Boy! - закричал Альбин.
- Play-Boy! Play-Boy! Play-Boy !
- Завернуться в пушистеньких девочек!
Ну и что изволите на это отвечать? Мы смеемся вместе с ними. Мы смотрим, как они проскальзывают в ванную, шумно умываются, говорят друг другу «доброй ночи», входят в свои комнаты, ложатся, снова встают, бегают по коридорам, устраивают себе гнездышки, шутят, щекочут друг друга… мы говорим себе, что тоже были юными и очень жаль, что это прошло.
Мы с Моникой так устали, что когда последняя дверь наконец закрылась за детьми, мы сели там где стояли на ступеньку лестницы.
- Моего мужа убить мало, а? - сказала мне Моника.
- Да я счастлива, что вы остались!
- Врушка! Со мной не надо играть в вежливость! Я повторяю, моего мужа убить мало. Кстати, твоего тоже. А теперь они сидят в гостиной с “Одноглазкой”. Это круто!
Поль вышел из своей комнаты и прошел перед нами.
- Сегодня в доме спит ровно двадцать человекообразных и один собакообразный. Я посчитал, - сообщил он серьезно.
Как можно лишать их радости?
Взрослые поднимались из гостиной. Мне показалось, что Фанни идет неуверенно…
- Фанни немного устала, - важно обьяснил доктор. - Думаю, ее надо осмотреть…
- Чепуха, - отрезала Фанни. - Я слишком много выпила, вот и все. (Она прыснула и уцепилась за Жана) Вы не хотите проводить меня в мою комнату, учитель? Я не слишком помню дорогу.
- Это здесь, - ответил Жан, крепко взяв ее за запястье.
Пьеро страдал, что не может пойти с ними:
- Я бы все-таки предпочел ее осмотреть…
- Не беспокойся, - она выживет, процедила Моника.
- Ох! Прошу тебя! Это не смешно! - взорвался он.
- Зато ты смешон!
- Вот! Пожалуйста! В мой единственный вечер отдыха! Ты могла бы, как минимум, улыбнуться! Но нет! Тебе надо поскандалить! Как дома! Прошу прощения, дорогая Людовика, за постыдное зрелище, которое мы собой представляем! Я все-таки думаю, может, стоит пойти осмотреть эту малышку? Жан не возвращается и…
Но Жан вернулся с улыбкой на устах и бросил нам:
- Я думаю, что ее не понадобится укачивать!
- Еще счастье! - сказала Моника, и Пьеро снова взорвался:
- Вот, Пожалуйста! В этом вся Моника! Вы видите, я ничего не выдумываю! Клянусь, чтобы с тобой жить нужно ТЕРПЕНИЕ!
Ужасный раскат грома помог сменить тему, мы обнялись на лестничной площадке, и Жан объявил, что воистину, в такую погоду хозяин кузена на улицу не выставит.
Я без сил уселась на кровать.
- Они доставляют мне столько радости, - говорил Жан. - Они все время орут! Ах! Какой хороший вечер! А, дорогая?
- Семь пар одеял… - произнесла я безнадежно.
Жан был в отчаяньи. Он не подумал об одеялах. Он подумал, что я уложу их на сеновале.
Да что это за сеновал, о чем они все говорят? Я лично никогда не видела здесь сеновала!
- Я думал, что есть сеновал… - сказал он огорченно.
- Сеновал… Во времена Римлян, не иначе! - и неожиданно я разразилась слезами.
- Да что с тобой произошло? Какой ужас! Да не плачь же! - бормотал перепуганный Жан, прижимая меня к себе. - Я клянусь тебе, что как только Консепсьон вернется, даже нет, как только тетушка Кармен приедет, я возьму и удеру с тобой!
- Никогда! Никогда! - всхлипывала я. - Консепсьон никогда не вернется! А тетушка Кармен… (я задыхалась) Никогда! Мы никогда не будем одни! Мы никогда не уедем!
Вспышка осветила эту мрачную сцену. Я с трудом обрела дыхание и сказала:
- А потом, с чего это мы отправимся в свадебное путешествие? Мы старые!
Боже мой, в тот момент я в это верила!
Я открыла глаза без помощи Игнасио и закричала: почти 10 часов!
Я поспешила на кухню, где нашла Монику, уже одетую, свежую, хорошо причесанную, режущую лук посреди строгого порядка.
Она подняла на меня полные слез глаза и улыбнулась:
- Какой он жгучий!
- А в котором часу ты встала?
- У меня был контракт с Игнасио, - сказала она. - Он обещал мне не будить тебя. А потом я дала первую бутылочку, вот и все!
Вот и все! Огромная слеза стекла по ее носу. Я взяла нож и сменила ее над луком. Она сделала мне роскошный подарок: четыре часа сна! Я сопела - лук был злой.
- Я сделала тебе рататуй… я все убрала…я подмела кухню…
Я утерла первую слезу. Какая ошибка! Мне показалось, что я ослепла! Моника перехватила нож, у нее был озабоченный вид.
- Ты еще знаешь, как будет “лук” по-гречески?
Нет, я не знала.
- Произошло недоразумение, Людовика, - продолжила она. - Ты можешь мне сказать, зачем нас учили греческому? Чтобы резать лук и даже уже не помнить, как он называется? Ты помнишь, когда мы рассказывали отрывок, где Носикаа порсит у своего отца разрешения пойти на берег моря? Ты сможешь рассказать оттуда стих? Всего один?
- Я произнесла первые слова…. Но дальше не пошла.
- Ты видишь, сказала она. Так вот я лично не помнила даже самое начало. А ведь как я это любила! Ну зачем нас учили Греческому?! - воскликнула она с отчаяньем. - Какая гадость!
Лук? Как сказать “лук” по-гречески? Этот провал в памяти неожиданно вызвал у меня безмерную печаль.
