С того момента как Людовик XVI взошел на престол, Мария-Антуанетта, в отличие от предыдущей королевы, сконцентрировала на своей персоне весь интерес, который когда-либо привлекали лишь королевские любовницы. И так как королю не доставало жесткости и настойчивости, королева играла роль гораздо более сильную, чем ее муж. С этой точки зрения, французский народ считал, что она обладает невероятной властью, да и она сама производила впечатление влиятельной королевы, тогда как истинное ее влияние — теперь-то нам об этом хорошо известно — оставалось до сих пор весьма слабым. Однако ничто не может быть более ошибочным, чем личность в кривом зеркале французского двора. Мария-Антуанетта вовсе не мечтала о том, чтобы править, как это представляли даже самые серьезные наблюдатели, она проявляла лишь одно желание — жить в свое удовольствие, однако эти удовольствия редко соотносились с ее «королевским ремеслом». «Чувство, которое росло в ней изо дня в день, являло собой решительное желание стать совершенно независимой. […] Она не хотела быть направляемой, руководимой, ведомой кем бы то ни было. Это единственное, о чем она тогда постоянно думала и чего так добивалась. Однако за пределами этих мыслей она не заботилась ни о чем, даже ее независимость была нужна ей лишь для развлечений и удовольствий», — отмечал в 1776 году барон Пишлер, секретарь Марии-Терезии.

Даже четыре года спустя его свидетельство остается абсолютно справедливым. Королева мало изменилась. Ей по-прежнему не хватало серьезности. Она не могла долго думать о серьезных вещах. И если ее библиотека постоянно увеличивалась, то это только благодаря мадам Кампан, которая добросовестно исполняла функции библиотекаря и покупала все, что было необходимо. Когда узнали о том, какие книги находились в этой библиотеке, даже самые просвещенные придворные были удивлены, увидев там Кребильона… Что бы там ни говорили защитники королевы, она, как и многие другие женщины того времени, листала скорее легкие романы, нежели серьезные исторические труды или произведения великих классиков французской литературы. И если даже мы найдем на ее полках произведения Расина и других классиков, то можно сильно сомневаться, что она читала их или хотя бы просматривала. Что касалось философов, хотя они и занимали место в ее библиотеке (у Марии-Антуанетты было полное собрание сочинений Вольтера, Руссо и даже несколько книг Дидро), они не вызывали у нее ни малейшего интереса. Когда Вольтер вернулся во Францию в 1778 году, ее сразу же начали просить о том, чтобы пригласить его в Версаль. «Ее величество резко отказалась от этого предложения и заявила, что ни при каких обстоятельствах не позволит человеку, чьи моральные убеждения стали причиной таких неприятностей, посетить Версаль,» — писал Мерси. В июне 1780 года она отправилась в Эрменвиль, полюбоваться прекрасными английскими садами. Стало известно, что она останавливалась на острове Пеплие, очень красивом острове, где покоится прах великого Руссо, и пребывание на месте памяти великого философа очень изменило ее взгляды. Она увидела могилу Руссо, оценила простой стиль его дома, который находился в спокойном и навевающем меланхолию месте, однако вскоре ее уже не занимали мысли о великом философе.

Но разве могло быть иначе? Короля, чьи познания и культура были весьма обычны для того времени, не приводили в восторг идеи просвещения. Королева же их просто не знала. Еще когда Иосиф II гостил в Версале, он был просто поражен, как мало интереса королевская семья проявляла по отношению к тому, что сейчас мы называем интеллектуальным достоянием современности. Он не отставал от аббата Вери: «Ну почему король, его братья и сама королева не собирают дискуссионных обществ? Ничто не развивает ум лучше, чем споры о вещах, которые еще не приобрели четких очертаний». Вери возразил ему, сказав, что любителей споров надо искать не при дворе, а в Париже, «среди толпы зевак, которым совершенно не важно, о чем кричать». Людовик XVI был слишком не уверен в себе, чтобы встречаться с просвещенными людьми. На Марию-Антуанетту споры и дискуссии действовали как хорошее снотворное. Она старательно избегала всего более или менее серьезного. «Она вообще не вникала в то, что занимало умы и души людей того времени, — отмечал Безенваль, — как только разговор принимал относительно серьезный характер, королева заметно скучнела и переставала поддерживать его. Ее интересы были поверхностны, легкомысленны и несерьезны, она говорила об одном, а то вдруг переключалась на другое». Однако Безенваль, Кони, Водрей и Адемар, не имея глубоких познаний и не будучи высокообразованными людьми, были способны привлечь ее к литературной и артистической жизни. Водрей, который был меценатом Бомарше, любил окружение людей искусства, его дворец в Женевильере заполняли музыканты и писатели, для которых он устраивал пышные праздники. Граф Адемар и герцог Кони считались тонкими ценителями литературы. Что же касалось Безенваля, он, к сожалению, бросил писать Мемуары — произведение, выдававшее в нем настоящего писателя. Однако ей все это было неинтересно. Чтобы нравиться королеве, се друзья должны были рассказывать легкомысленные анекдоты, их беседы ограничивались лишь театральными обсуждениями. Желая блистать в этом, пусть даже небольшом обществе, которое вращалось только вокруг нее, Мария-Антуанетта предложила шевалье де Буфлеру, знатоку куртуазного творчества, запечатлеть в стихах ее образ без какого бы то ни было недостатка. Шевалье использовал для этого образ Фемиры. Фемира! Что за странная поэтическая маска для королевы. Придворное общество, многие из которого читали произведения Буффона, разве не знали они, кто скрывается под этим нежным именем? Кто бы мог сказать? Кто бы мог подумать? Фемира — не что иное, как маленькая мушка… Мария-Антуанетта, разумеется, этого не знала. Восхищенная этой короткой поэмой, она была очень тронута:

Королева очень любила музыку, которую считала приятным и нежным искусством. Но, несмотря на то, что могла часами слушать лучших музыкантов своего времени, несмотря на долгие часы пения и игры на арфе, она была всего лишь любителем и не более. Музыка оставалась для нее приятным времяпрепровождением.

Королева и ее друзья не скучали ни минуты. Они устроили свой театр, постоянно учили роли, репетировали и снова учили, все это проходило в атмосфере крайнего возбуждения. Магия сцены позволяла Марии-Антуанетте убегать от своей главной роли — королевской, которая теперь казалась ей скучной и обременительной. Не было случайностью то, что она исполняла роли пастушек и горничных, которые казались ей романтичными и веселыми, где она представала перед публикой в передничке горничной или чепце прачки, ведь королева старалась не появляться на сцене в той роли, которую ей приходилось играть в жизни.

Если верить Мерси, королева приглашала на эти спектакли только короля и членов королевской семьи.

Король посещал все спектакли и не лишал себя удовольствия освистать актеров, когда они играли дурно. Его смелость вдохновляла других зрителей, которые не боялись таким образом подшучивать над высокопоставленной труппой. Хотелось этого или не хотелось некоторым придворным, никто из них не отказывался прийти в театр на представление, скажем, «Англичанина в Бордо», поскольку «было позволено критиковать талант актеров, не избегая даже исполнителей первых ролей». Тем не менее спектакли, где играла королева, всегда воспринимались очень хорошо, даже если игра актрисы оставляла желать лучшего. «Эти развлечения, которые были доступны лишь немногим избранным, стали признаком близости к королеве, а также причиной ревности и зависти для тех, кто не имел доступа на спектакли», — отмечал Мерси в письме императрице, которая, разумеется, не одобряла новой страсти своей дочери, «зиая, по собственному опыту, чем обычно заканчиваются подобные развлечения».