Другой анекдот куда примечательнее. Отношения между Клеопатрой и Антонием обострились до такой степени, что Антоний поверил наговорам своих клевретов, якобы Клеопатра вознамерилась его отравить. Узнав об этом, царица в знак добрых отношений с изысканной любезностью протянула ему кубок, из которого только что отпила вина. Чтоб еще более подчеркнуть свое отношение к Антонию, она окунула в кубок один из тех цветов, которыми была убрана ее прическа. В тот момент, когда Антоний поднес кубок к губам, Клеопатра его остановила.
— Цветок отравлен. Я могла бы убить тебя в любой день, если бы только пожелала.
Такова уж история: единственные дошедшие до нас слова Клеопатры имеют отношение к отравлению, убийству, к пытке.
Глава VIII
Круговерть в заливе
Если воину затевают два соперника, то и колеблются на ее грани тоже двое. Окончательный разрыв между Антонием и Октавианом произошел где-то ранним летом 33 года, а боевые действия начались лишь зимой 32–31 года, то есть примерно двадцать месяцев спустя. Историки приписывают эту отсрочку чарам Клеопатры, сдерживавшей Антония, но забывают при этом, что и Октавиан занимался интригами и кознями всю вторую половину 32 года, иначе говоря, в тот период, когда его военные приготовления были завершены.
Неразбериха нарастала всю зиму. Поскольку Октавиан объявил Египту войну, можно было ожидать, что он начнет военные действия в Малой Азии и вынудит тем самым Клеопатру вернуться в свое царство. Вместо этого полководец Октавиана Агриппа, разгромивший в свое время Секста Помпея, внезапно устремился в Грецию и высадил свои войска в Эпире. Тогда Антоний переместился на север Пелопоннесского полуострова и учредил свою штаб-квартиру на берегу Коринфского залива, в Патрах. Армии двинулись навстречу друг другу и сошлись на полпути вблизи Амбракийского (ныне — Артского) залива, где стоял в боевой готовности флот Антония. Агриппа приказал разбить лагерь на берегу. Антоний прибыл с войском позже и окружил Агриппу. Одновременно флот Октавиана блокировал залив, преградив выход флоту Антония. Таким образом каждый сковал силы своего противника. Так они и замерли.
Многие полагают, что в битве при Акции, состоявшейся 2 сентября 31 года, все решилось в один день. Нет, Акций означает фактически восемь месяцев напряженного ожидания в Амбракийском заливе и на его берегах, и все это время соперники стояли, уставясь друг на друга подобно двум фаянсовым собачкам. Октавиан, впрочем, не сдвинулся с места до самого конца. Уверяли, что он просто принял битву, навязанную Антонием, и все. Сам же не принимал никакого решения, а просто стоял и ждал. Стратегический расчет, если это в самом деле полагать расчетом, был превосходен, ибо ожидание подтачивало силы Антония и его союзников.
Возможности Октавиана и его политические преимущества за этот срок возросли. В то же время в стане Антония обострились противоречия между царьками, а также между военачальниками его армии, и ненависть к Клеопатре возросла. Клеопатра пожелала теперь вернуться в Египет. Ее больше не страшил компромисс между Антонием и Октавианом. Дело зашло слишком далеко, и она считала, что двум претендентам на высшую власть уже не помириться у нее за спиной. Но именно теперь не было возможности вернуться в Александрию, поскольку флот заперт в заливе. Самые ярые сторонники возвращения царицы высказываются за то, чтобы дать решающее сражение на суше, иначе говоря, создать ситуацию, которая вынудит Клеопатру остаться с Антонием. А сам Антоний? Он пытается примирить непримиримых. Однако ничего не добивается, восстанавливает против себя всех и при этом пьет напропалую.
Противоречия между фараоном-супругом и кандидаткой в римские царицы достигают своего апогея. Если Антоний победит Октавиана, что делать ему с этой победой? Он овладеет Римом вместе с толпой своих приверженцев, которые ненавидят Клеопатру и начнутся гонки с препятствиями к почестям и должностям. Клеопатра при этом вряд ли что-нибудь потеряет. Она укрепится в Великом Египте, захватив попутно две-три новых области. Но можно ли себе представить, что римские сторонники Антония благосклонно посмотрят на самостоятельность Египта, на независимость восточных областей, столь чреватую опасностями для Рима? Клеопатра, подчиненная Риму, такая, какой она была при Цезаре, для них куда выгоднее. Если же Антоний вздумает вдруг отправиться вслед за царицей, если победив, он пожелает, чтоб эта победа пошла на пользу его восточной империи, то реальных выгод из этого его римские друзья не извлекут. Антонию предстоит сделать выбор чисто военного характера. Дать ли ему сражение на суше, как того добиваются его приверженцы-римляне или же схватиться на море, как того требует Клеопатра? Это она, Клеопатра, дает деньги, снабжает армию, и ее слово кое-что значит.
У царьков и владетелей полно меж тем своих забот. Опасаясь, что особых преимуществ им уже не добиться, и боясь, что Клеопатра, выпутавшись из затруднений, сделается несравненно сильнее, они перебегают во вражеский лагерь и изъявляют свою покорность Октавиану.
Да и римляне — а таких немало — совершают то же самое, да еще в тот момент, когда Антоний высказывается в пользу морского сражения. Среди них даже Домиций Агенобарб и Деллий, которые покидают своего военачальника накануне битвы, и, надо полагать, оба раскрывают при этом последние планы Антония Октавиану. Впрочем, хронология большинства эпизодов туманна, и порой непонятно, что относится к 32, а что к 31 году.
Но вот мы добрались до битвы. «Любопытное сражение» — пишет об этом в своей «Клевете истории» Эммануэль Берль. — Начинает Антоний. Какова его цель? По всей видимости, прорвать блокаду. Иной замысел трудно себе представить. Ибо если речь идет об уничтожении вражеских сил, то морской бой отнюдь не исключает сражения на суше. Много раз говорилось, что Антоний колебался между обоими вариантами, но никто еще не сказал, почему один исключает другой».
В самом деле, пока шел морской бой, обе армии стояли в полной боевой готовности на берегах залива, не приступая к битве. Еще одна существенная деталь. Антоний приказал капитанам своих тяжелых судов — а это могло лишь помешать им в сражении — поднять паруса, чтобы нагнать более легкие корабли Октавиана, когда те обратятся в бегство.
Продолжение нам известно. В течение трех дней бушевала буря, на четвертый, когда утром с моря потянул бриз, тяжелые галеры Антония устремились к выходу из залива. Сражение с легкими судами Октавиана, захваченными у пиратов Секста Помпея или же построенными для борьбы с ними, походило, по описанию Плутарха, на сухопутный бой или, точнее сказать, на осаду крепостей, потому что возле каждого корабля Антония увивалось три-четыре судна Октавиана, и солдаты сражались копьями, дротиками, секирами, метали зажигательные снаряды. Кроме того, Антоний располагал еще катапультами, установленными на деревянных башнях его огромных судов.
Когда проход открылся, корабли Клеопатры устремились на парусах в открытое море.
И здесь кончается ясность. Антоний, казалось, должен был бы отдать войскам приказ начать боевые действия на суше. То же самое, вероятно, должен был бы сделать Октавиан. Но на берегу царило спокойствие. Успех не склонялся пока ни на чью сторону, и битва продолжалась в заливе и у выхода из него. Внезапно Антоний велел изменить куре флагманского корабля и бросился вслед за Клеопатрой.
У Плутарха есть на этот счет свое объяснение:
«Вот когда Антоний яснее всего обнаружил, что не владеет ни разумом полководца, ни разумом мужа, и вообще не владеет собственным разумом, но — если вспомнить чью-то шутку, что душа влюбленного живет в чужом теле, — словно бы сросся с этой женщиной и должен следовать за нею везде и повсюду. Стоило ему заметить, что корабль Клеопатры уплывает, как он забыл обо всем на свете, предал и бросил на произвол судьбы людей, которые за него сражались и умирали, и, перейдя на пентеру, в сопровождении лишь сирийца Алекса и Сцеллия, погнался за тою, что уже погибла сама и вместе с собой готовилась сгубить и его»[55]. Какова бы ни была правда, повествователю явно не хватает здравого смысла. Прежде всего, в отъезде Клеопатры или, если угодно, в бегстве (дело не в слове) не было ничего неожиданного, как раз напротив. В течение многих месяцев, даже лет, такая возможность взвешивалась в доверительных разговорах между супругами и обсуждалась на военных советах. Для чего, собственно, был нужен морской бой, если не для того, чтобы вернуть Клеопатре свободу передвижения, дать ей возможность вернуться в Египет?
