Однако нападки Кастро осуществлялись не против самого СУПЭ. Он только доказывал, что СУПЭ применялся неэффективно (и в некоторых случаях для коррупции) и что это зашло слишком далеко. Следовательно, кампания «Пересмотра» не являлась возвращением к «военной экономике» 1966–1970 годов или отрицанием новой системы экономического управления, а была попыткой восстановить баланс между ними. Важно то, что, несмотря на его атаку на частное предпринимательство на Кубе (в 1986 году были закрыты крестьянские рынки), Кастро не подвергал сомнению официальную политику поощрения совместных предприятий между кубинскими государственными предприятиями и частными иностранными компаниями. За «Пересмотром» лежала вынужденная потребность ответить на экономический кризис на Кубе в середине 80-х гг., не жертвуя принципами Революции. Кастро доказательно считал, что цена любой дополнительной либерализации была слишком высокой для Кубы; с одной стороны, это демобилизовало людей, с другой — подрывало уравнительную основу Революции. В условиях постоянной слаборазвитости и продолжающейся блокады Соединенными Штатами Кастро считал, что правительство не могло позволить себе бросить контроль над экономикой, а кубинский народ не мог расслабиться и предаться потребительству. Выживание Революции зависело от производства самого высокого возможного уровня излишков для инвестирования обороны, выполнения зарубежных обязательств и социального благосостояния. При ухудшении экономики это означало дальнейшее затягивание национального пояса и быстрое увеличение производительности без повышения заработной платы. По его мнению, только частичное возвращение к более централизованному контролю и восстановление моральных стимулов вместе с материальными вознаграждениями могло обеспечить правильное равновесие.
Строгие слова Кастро, проходящие через вторую половину 80-х гг., не являлись революционными пуританскими или устаревшими сталинистскими, цепляющимися за изношенную догму, как предполагали некоторые комментаторы[198]. Они основывались на своих понятиях о том, что система экономического управления, введенная в середине 70-х гг., работала неэффективно и что, так как ее необходимо было реформировать, кубинским руководителям пришлось вновь использовать их традиционные инструменты принятия решений и мобилизации. Кастро также считал, что экономикой надо управлять централизованно, как он выразился в 1988 году: «Существует ключевая основа социализма, которая особенно имеет силу в развивающихся странах: централизация решений по использованию ресурсов в экономической сфере»[199]. Но ему пришлось поддаться, когда сто собственная модель подверглась давлению. В самом деле, в «Пересмотре» не было ничего нового. Это был тот же метод поворота руля для исправления курса Революции, который Кастро использовал с тех пор, как пришел к власти: после провала индустриализации в начале 60-х гг., во время радикальной фазы в 1966–1970 гг. и последующего кризиса в 1970 г. Эти четыре политические перемены являлись ответом на внутреннее и внешнее давление, самым важным из которых было давление мирового рынка.
Подобное напряжение, хотя и абсолютно другой важности, воздействовало на советский блок в середине 80-х гг., побуждая советское руководство, возглавляемое Горбачевым, к началу программы экономических реформ, или «перестройке». Можно сказать, что программа «Пересмотра» началась раньше «перестройки» и что Кастро выпустил первый залп против неэффективности в 1984 году. И Кастро и Горбачев преследовали одну и ту же цель: увеличение производительности и экономической эффективности при спаде экономики, но они использовали разные средства, так как в каждой стране существовали препятствия. «Перестройка» стремилась к ослаблению централизованного управления государства экономикой и введению радикального набора рыночных механизмов для стимулирования рационализации и производительности.
«Пересмотр», наоборот, усилил государственное управление и централизовал планирование экономики. Сопутствующая политика гласности в Советском Союзе, помимо всего, стала кампанией по разрушению интересов в партии и бюрократии, задерживающих реформы. В таком небольшом и централизованном обществе, как Куба, фракции партии или бюрократии, такие как в Советском Союзе, не сформировали автономной мощной базы. Действительно, Кастро использовал тот же метод для того, чтобы поставить на колени тех, в ком он видел наличие безусловных бюрократических интересов. Как и Горбачев, он поддерживал критику снизу, чтобы пошатнуть промежуточный слой кубинского руководства. Как и советские лидеры, Кастро дирижировал этими осуждающими голосами, управлял делами с трибуны спикера, как будто председатель и защитник бедняков соединились в одном лице, Часто, как на конгрессе Молодых коммунистов (ЮЖК) весной 1987 года, Кастро настаивал на присутствии министров на собрании, где они подвергались сильной критике состав делегатов. На самом деле, Кастро всегда таким образом расправлялся с внутренними конфликтами внутри партии и общества. В интервью «Эн-Би-Си» в 1988 г. он заявил: «У нас здесь гласность, она всегда у нас была. Никакая партия в мире не была такой самокритичной, как Коммунистическая партия Кубы. Ни одна. Исследуйте нашу историю и вы увидите гласность в больших масштабах»[200].
Тем не менее между двумя процессами были существенные отличия. Тогда как советская гласность открыла ящик Пандоры, что угрожало подорвать хрупкую устойчивость в СССР, кубинская версия, если ее можно так назвать, представляла собой явно контролируемое и ограниченное предприятие. Оказалось, что кубинское руководство терпело разногласил в устраивающих их размерах. В то время как Кастро стремился вырвать с корнем неэффективность и мелкое взяточничество среди руководителей всех уровней, критике было позволено процветать, пока она направлялась против неправильных действий и бюрократической неподвижности. Но критика, подвергающая сомнению принципы Революции, вряд ли допускалась. Кубинцы, осужденные по закону, признавшему оппозиционную деятельность антигосударственной, теперь были освобождены, но прошло еще много времени до того, как недовольство официальной политикой могло свободно возникнуть вне государственных организаций. Косвенные жалобы в дерзких колонках прессы едва ли сравнимы с критическим диалогом, происходящим в Советском Союзе.
Действительно, можно сказать, что единственным настоящим расследующим репортером на Кубе был Кастро. Он все еще ездил по острову, хотя и реже, чем в 60-е гг., его острый глаз замечал доказательства злоупотреблений и неэффективности. Там, где он одобрял критику, она продолжалась. Во время поездок люди обступали его и требовали решения мелких местных проблем, зная, что его слова являлись административным приказом. Кастро окружил себя небольшой группой, около 20 человек, сообразительных молодых инженеров и администраторов, которые действовали как его личные ассистенты и специальные уполномоченные по улаживанию конфликтов. Эта координирующая и поддерживающая группа стала базой для обучения будущих руководителей в правительстве, и некоторые министры вышли из се состава. Это еще раз подтверждает то, что хотя Кастро не игнорировал официальные каналы, его инстинкты всегда были направлены на центральное управление и прямые действия. «В своем ведомстве, — сказал он в интервью «Вашингтон Пост» в 1985 г., — я имею 20 человек, всегда находящихся в дороге. Они посещают заводы, больницы, школы, координируя и оказывая помощь каждому, и они не инспектора, это люди, которые все обходят, анализируют ситуацию, координируя один организм с другим»[201]. Более того, он стал единственным последовательным источником статистики экономики и общества. Главным образом, именно Кастро с трибуны и телевизионного экрана информировал людей о том, что происходило на Кубе.
