Однако, несмотря на красноречивую защиту социалистической ортодоксии, речи и интервью Кастро все больше подчеркивали постоянную идею его политической карьеры: изначальное противоречие в современном мире существует не между социальными классами, а между Севером и Югом, между развитыми и развивающимися народами. Кубинский социализм, состоящий из центризма, аскетизма и социальной справедливости, был представлен как образец не для индустриально развитых стран, как в общепринятых марксистских статьях, а для стран «третьего мира». В интервью испанскому журналу Кастро заявил: «Маркс считал, что социализм — это естественный результат развитого капиталистического общества. Но жизнь показала нам, что социализм — это идеальный инструмент развития в странах, оставшихся позади». В подобном интервью мексиканскому корреспонденту в 1991 году он сказал: «Они говорят о провале социализма, но где успех капитализма в Африке, Азии и Латинской Америке?»[237]. После развала советского социализма Кастро повел себя даже более выразительно, как чемпион мировых бедняков против посткоммунистического триумфализма либерального капитализма. Па четвертом Съезде он заявил: «Теперь мы несем всемирную ответственность… мы сражаемся не только за нас и наши идеи, но и за идеи всех эксплуатируемых, угнетенных, ограбленных и голодных людей во всем мире»[238].
Тем не менее возможность солидарности стран «третьего мира», вероятно, никогда не была ниже, чем в середине 90-х гг. Кубинские прежние союзники в Латинской Америке и в Африке или потеряли власть, или приняли новую капиталистическую ортодоксию. Друг Кастро, бывший социалистический премьер-министр Ямайки Майкл Манлей, был нанят «Телеграфом и Радио» для попытки убедить правительство Кубы заключить контракт с британской фирмой на модернизацию кубинской телефонной сети[239]. Тем не менее Кустро до сих пор обладал широко распространенной поддержкой в Латинской Америке, как было очевидно во время его визита в Боливию и Колумбию в 1993 году, когда его осаждали толпы доброжелателей. Для многих он оставался символом неповиновения продолжающемуся экономическому и культурному империализму Соединенных Штатов. Но его старые боливийские видения объединенной Латинской Америки против хищнического Севера за тарифными и долговыми барьерами больше не оказывали влияния на латиноамериканских руководителей, которые пересмотрели свои долговые проблемы и стремились приобрести новые кредиты и выгоды от тесных торговых связей с Соединенными Штатами[240].
Вероятно, Куба снова стала приемлемым политическим партнером для Латинской Америки, отбросив континентальную партизанскую стратегию, — Кастро был принят мексиканским президентом Карлосом Салинасом на саммите глав государств Латинской Америки в Гвадалахаре (куда впервые не пригласили США), и Карибский общий рынок (Кариком) обсуждал торговлю с правительством Кубы, но политика Кубы и политика большинства латиноамериканских руководителей шла в противоположных направлениях, как признал сам Кастро[241]. Со своей стороны, латиноамериканские «левые» отклонили демократическую центристскую и государственную социалистическую модель, до сих пор поддерживаемую Кубой, тогда как антиимпериалистические традиции Лазаро Карденаса и Перона были радикально переопределены их последователями — Карлосом Салинасом и президентом Аргентины Карлосом Менемом. Но пока попытки Кастро воззвать к радикальному националистическому наследию Латинской Америки не могли приобрести для него пи новых последователей на континенте, ни возрождения законности на Кубе[242].
Подобным образом со времен «Пересмотра», а особенно после распада Советского Союза, кубинское руководство намеревалось сократить диалоги с Октябрьской революцией в пользу первоначальности происхождения кубинской революции, ее латиноамериканских связей[243]. Предыдущий поток статей о братских связях с Восточной Европой и Советским Союзом способствовал появлению столбцов о современной Латинской Америке и о героях латиноамериканской и кубинской независимости. Социализм стал синонимом особой природы кубинского эксперимента, хотя кубинские лидеры продолжали использовать риторику марксизма-ленинизма. Работы Че Гевары по жестокой критике советского ревизионизма были снова выдвинуты Кастро. «Мое восхищение и симпатия к Че возросли, — сказал Кастро в интервью в 1992 году, — после того, как я увидел все происходящее в социалистическом лагере, так как он был твердо против методов построения социализма с использованием категорий капитализма»[244]. На выборах в Национальное Собрание в феврале 1993 г. Кастро выставил себя как кандидата от избирательного округа подножия Сьерра-Маэстры, которое включает некоторые пригородные районы Сантьяго; это был символический жест, помогающий вызвать в памяти первые дни Революции. Рядом с тяжеловесной догмой советского социализма Кастро вновь использовал призыв Че Гевары к справедливости и равенству, как основным категориям Революции. Таким образом, в последний год своего лидерства Кастро обратился к ранним ценностям Революции, существовавшим до принятия марксизма-ленинизма.
Продолжающаяся популярность Кастро среди кубинцев опиралась, помимо всего, на его призыв к осажденному национализму. Победа демократов на выборах в США в 1992 году не уменьшила американского наступления на Кубу, несмотря на оптимизм Кастро насчет намерений Билла Клинтона[245].
Кубинский демократический акт (или поправка Торичелли) в ноябре 1992 года, дающий президенту США право на запрет всех субсидий в страны «третьего мира», торгующих с Кубой, был выдвинут демократами и поддержан самим Клинтоном, хотя ООН дважды проголосовала с преобладающим большинством против эмбарго США на кубинскую торговлю. Требование Кастро еще больших жертв от кубинского народа может быть оправдано «блокадой» Кубы и политической централизацией, узаконенной сознанием осады. Такие же чувства незащищенности привели к созданию в 1991 году наблюдательных отрядов, или «отрядов быстрого реагирования», из добровольцев, чтобы сопротивляться потенциальной силе. Часто их использовали против беспокойных представителей кубинских организаций по правам человека или индивидуалов, требующих политической реформы.
После распада Советского Союза большинство некубинских комментаторов уверенно предсказывали близкое разрушение режима Кастро. Но его продолжающееся выживание до середины 90-х гг. не следовало бы воспринимать как чудо. На Кубе не было организованной оппозиции режиму, так как она была запрещена, и любая попытка коллективной критики его режима жестоко подавлялась. Армия оставалась самой могущественной организацией на Кубе, и верность высшего эшелона офицеров Кастро была несомненна. Цена несогласия с руководством была высокой, среди обвинений против генерала Очоа на суде в 1989 году говорилось, что он проявил признаки «популизма», хотя не существовало очевидных доказательств, что он имел какую-либо общественную поддержку. Кастро всегда осторожно сохранял равновесие между различными «семьями» режима, чтобы обеспечить единство и предупредить любой вызов режиму. По с дальнейшим ухудшением условий жизни на Кубе политическая ситуация стала более изменчивой. К середине 90-х гг. Революция Кастро до сих нор испытывала колебания.
Глава 10
НОСТАЛЬГИЯ ПО ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЖЕЛАНИЯМ
У этой книги не может быть заключительной главы. Пока Кастро бодр и энергичен, именно он, а не его биографы, скажет последнее слово. Несмотря на все проблемы, с которыми ему пришлось столкнуться после распада Советского Союза, он остается бессменным лидером кубинского государства. С любой точки зрения, его выживание — это необычайный подвиг. Несмотря на непоколебимую враждебность со стороны самой могущественной страны мира, расположенной менее чем в 90 милях от Кубы (или в 90 миллиметрах, как в шутку сказал Кастро), его режим остался на плаву и проводил политику, игнорирующую Вашингтон. Он достиг степени развития социальной инфраструктуры, превосходящей ту, что имелась в большинстве стран Латинской Америки. Эти успехи в большой мере были обязаны способности Кастро выдавливать созидательную энергию миллионов кубинцев на защиту столетнего стремления к национальной независимости. Однако, будучи у власти больше тридцати пяти лет, Кастро до сих пор далек как никогда от достижения утопических целей, поставленных в программе Монкада и в хмельные дни революционного триумфа. Куба не смогла разрушить свою экономическую зависимость и теперь балансирует на краю экономического бедствия.
