Дипломатический успех Кубы в 70-е годы в большей степени был связан с Кастро. Освобожденный от прямого управления внутренними делами реорганизацией правительства, он погрузился в напряженный список визитов за границу и переговоры с главами государств, наносящими визиты на саму Кубу. Перед тем как отправиться в 1972 г. в двухмесячное путешествие во десяти странам Африки и Восточной Европы он заявил о своей уверенности в новой структуре руководства: «Всего несколько лет назад никто из нас не мог далее мечтать об отлучке из страны на слишком длинный срок, предполагая, что империалисты действуют в это время своими угрозами и всеми остальными методами. Кто-то всегда должен был находиться поблизости. К счастью, сейчас все изменилось. Несмотря на империалистов, их угрозы и их задачи, мы знаем, что у нас верные люди, прочная Революция и крепкое руководство, составленное из тех, кто более чем способен выполнить любое задание и предстать перед любой ситуацией»[157].

Визиты Кастро не были просто церемониальными событиями, а часто служили началом или созданием тесных экономических и военных связей с союзниками за границей. Пока он вел переговоры на высшем уровне, более конкретные двусторонние переговоры проводились следующим слоем кубинских лидеров — Президентом Освальдо Дортикосом, братом Фиделя, Раулем Кастро, министром Вооруженных Сил, и наиболее уважаемым самым старым политиком и дореволюционным коммунистом Карлосом Рафаэлем Родригесом, который был ответственным за экономические и дипломатические внешние отношения. Под ними находились министерства, а бок о бок с ними — мощные комиссии по планированию и военным делам, связывающие Кубу и советский блок.

Хотя Кастро приходилось работать в пределах организационных ограничений, он обладал большей автономией в определении внешней политики, чем внутренних дел, не только потому, что был непосредственно ответственным за внешние связи, как глава государства, но также из-за того, что он всегда являлся наиболее решительным защитником международного назначения Революции. Хотя вся политика представлялась как плод коллективного решения, в кубинской внешней политике можно найти много типичных черт, присущих Кастро, что доказывает то, что он оказывал решающее влияние на ее развитие. Наиболее важное значение придавалось интернациональной солидарности. Главенство политики над экономикой являлось одним из ведущих принципов во внутренних делах; такой же идеологический компонент можно найти в кубинской внешней политике 70-х и 80-х гг. Озадаченные явным отсутствием эгоизма в большинстве случаев кубинской международной заинтересованности, некоторые комментаторы видели в этом дорогостоящую отличительную черту; другие объясняли это тем, что Куба действовала просто как зарубежный заместитель СССР[158]. Сам Кастро утверждал, что кубинская внешняя политика мотивировалась самыми высокими принципами. В беседе с иностранным корреспондентом в 1983 году он заявил: «Мы не очень националистичны; мы патриоты, мы решительно преданы нашим политическим принципам. Много раз мы узнавали, как жертвовать своими национальными интересами ради принципов нашей Революции и наших интернационалистических принципов. Северная Америка не понимает этого, это приводит их в замешательство… наш дом не только Куба, наш дом — человечество. Мы учимся думать об интересах человечества»[159].

Однако можно поспорить о том, что внешняя политика Кастро отвечала более конкретной цели, чем человеческая солидарность, и более националистической роли, чем посредник СССР за границей. В 60-е гг. он безуспешно искал пути укрепления Революции, распространяя ее за границей и создавая прочную экономику внутри стран. С другой стороны, его внешняя политика в 70-х гг. представляла собой погоню за независимостью, осуществляемую, главным образом, дипломатическими средствами. Долгосрочная стратегия Кастро была призвана создать единство стран «третьего мира», особенно в Латинской Америке, чтобы изменить неблагоприятные условия торговли между развитыми и слаборазвитыми народами. В бесчисленных речах и интервью он внушал мысль, что основное разногласие в мире существует между слаборазвитым Югом и промышленным Севером[160]. Как и сторонники Мао, он представлял мир как набор конкурирующих наций, политически организованных в блоки, но разделенных более важным разногласием между богатыми и бедными странами или капиталистическими и пролетарскими нациями. Хотя постоянно уделялось значение солидарности в использовании всех земель, однако скорее нация и народ, а не класс определяли политику. С такой перспективой антиимпериализм был важнее антикапитализма, и принятое отношение к США определяло, друг ты или враг. Следовательно, Кастро поддерживал Дергью, просоветский военный режим в Эфиопии, а позже защищал генерала Норьегу в Панаме и аргентинскую военную хунту во время войны на Мальвинских (Фолклендских) островах[161].

Рискованные дипломатические предприятия Кастро служили двойной цели: поднять вес Кубы в мире и укрепить режим внутри страны. Возобновление его популярности на Кубе в 70-е гг. после кризиса 1969–1970 годов было в большей степени обязано его показному проявлению всемирной государственной деятельности. Им продолжали восхищаться, как человеком, восстановившим национальную гордость, взявшись за Соединенные Штаты; и теперь его, в большей степени, представляли в качестве международного государственного деятеля, придающего Кубе новое положение в мироном сообществе. Этот дипломатический цирк устраивался, чтобы компенсировать недостаток средств к существованию. Большое значение придавалось его поездкам за границу и государственным визитам лидеров стран «третьего мира», которые в растущих количествах приезжали на Кубу. Дорогие жесты Кастро, объятия с иностранными государственными деятелями, поношение врагов Кубы на международном уровне и продолжительные интервью потоку очарованных иностранных корреспондентов и политиков для внутренних расходов были так же ощутимо, как и для международных.

Новая внешняя политика Кубы в 70-х гг. являлась не столько результатом советского давления, сколько результатом переоценки в свете изменяющихся обстоятельств за границей. Можно выделить три цели. Первая состоит в том, что кубинские лидеры продолжали поиск союзников в странах «третьего мира» путем военных миссий и программ иностранной помощи, двойственной целью которых являлось прекращении изоляции Кубы в мировом сообществе и уменьшение ее зависимости от Советского Союза. В то же время они стремились увеличить свое влияние на СССР, став его совершенно необходимым союзником в странах «третьего мира». Поступая таким образом, они надеялись обеспечить себе большую автономию в определении внутренней и внешней политики, будучи уверенными в продолжающейся экономической поддержке Советского Союза. В-третьих, они повторяли попытки открытия диалога с Вашингтоном, чтобы облегчить давление блокады, которую США продолжали навязывать Кубе. Эти три цели не всегда были совместимы в течение 70-х гг. Совершенное мастерство Кастро как политика было направлено на выжимание максимальных преимуществ для Кубы из иностранного участия.

Хотя внешняя политика Кубы в 60-е гг. в качестве образца для Латинской Америки взяла свой собственный революционный опыт, новая стратегия признавала, что существуют различные пути к национальному освобождению в зависимости от местных обстоятельств. Объяснения Кастро в двух Гаванских декларациях в начале 60-х гг. подтверждали, что и военные и католическая церковь могут сыграть прогрессивную роль в борьбе за национальное утверждение и реформы в Латинской Америке: возникновение на континенте реформистского течения в вооруженных силах, по примеру военного режима в Перу, и появление нового движения в латиноамериканской церкви, делающего акцент на борьбу за социальную справедливость, усиление веры в то, что перемены могут произойти через сотрудничество различных социальных сил, а не только через партизанские движения. Более того, победа Народного фонда в Чили под руководством Сальвадора Альенде, казалось, доказывала возможность парламентарного пути к социализму, предлагаемую Советским Союзом и ортодоксальным коммунистическими партиями. Собственный опыт Кастро начала 50-х гг. привел его к противоположному выводу, что только вооруженные действия могут вызвать радикальную перемену. История Кубы доказывала, что процесс выборов может быть очень легко извращен коррупцией или разрушен военными. Однако теперь он осмотрительно признавал, что при определенных обстоятельствах выборы могут стать центральной частью революционной стратегии.