Кроме Екатерины самым близким соратником царя в течение почти всего его правления был Александр Данилович Меншиков, связь с которым оказалась наиболее длительной. Став после службы в одном из «потешных полков» как бы личным адъютантом Петра, он добровольно сопровождал царя в Великом посольстве 1697–1698 годов. Несмотря на свое скромное происхождение, его знания, живость, почти зверская энергия и склонность к грубым развлечениям, которые Петр любил, быстро завоевали не просто одобрение, но и искреннюю привязанность к нему царя. После смерти Лефорта взлет нового фаворита был головокружительным. Губернатор недавно захваченного Шлиссельбурга в 1702 году, он скоро стал генерал-губернатором Ингрии, Карелии и Эстонии, а в 1705 году — князем Священной Римской империи. В 1707 году Петр дал ему титул князя Ижорского с правом называться «Высочество», а в следующем году сделал его губернатором Санкт-Петербургской губернии. Его влияние на царя казалось таким сильным, что даже важнейшие представители старой московской боярской аристократии, вроде фельдмаршала Шереметьева, теперь просили его поддержки. В 1708 году он оказал самую большую из всех своих услуг Петру, молниеносно разрушив штаб Мазепы. В триумфальной процессии в Москве после Полтавы он ехал с почетом по правую руку царя. Его усиливающаяся связь с Петром может быть прослежена по изменяющимся формам обращения, используемым в письмах царя к нему от «Mein Herz» (Mein Herzenchen)[179] до 1703 года (сомнительно, чтобы эти слова имели когда-либо эротическое значение, которое иногда приписывалось им) до Mein Liebste Vrient и Mein Best Vrient, и наконец просто Mein Bruder[180].

Меншиков обладал непривлекательным характером. Безжалостный, мстительный, он нажил множество врагов прежде всего своей жадностью. Действительно, во многом ярость дворянской оппозиции к Петру и его политике вызывалась не столько самим царем, сколько его фаворитом, который был в глазах многих русских знатных семей всего лишь высокомерным и жадным выскочкой. Весной 1711 года и снова в 1714–1715 годах против Меншикова были выдвинуты серьезные обвинения в спекуляции и коррупции. В последнем случае он был крупно оштрафован; и, возможно, только поддержка Екатерины предотвратила более серьезное наказание. В 1723–1724 годах его обвинили в сокрытии свыше 30 000 беглых крепостных в своих больших поместьях на Украине и в незаконном расширении границ одного из этих поместий. Расследование по этим делам длилось и после смерти Петра. В последнее десятилетие царствования Петра их прежняя близость закончилась. Однако никто не занял место Меншикова, память о старой дружбе и прошлых услугах была слишком дорога, чтобы позволить Петру когда-либо принимать действительно серьезные меры против человека, который многие годы занимал такое место в его жизни.

Итак, темные стороны у характера царя были значительны: раздражительность, недостаток самообладания, грубость и бесчувственность вели к неприкрытой жесткости. Однако их уравновешивали еще большие достоинства: храбрость, энергия, самоотверженность и способность к истинной и длительной дружбе. Под всей грубостью, нетерпением, недостатком сочувствия перспективам или идеям, отличающимся от его собственных, жестокостью при сопротивлении нетрудно заметить глубокую искренность и простоту. И ошибки Петра, и его хорошие черты были прямым отражением его цельной натуры, не испорченной лицемерием, расчетом или каким-либо притворством. Ни об одном другом правителе Европы нельзя сказать столь же верно и без оговорок, что его деятельность была прямым результатом его собственного личного характера.

Бесконечная энергия, побуждающая к немедленному действию, которая отличала всю жизнь Петра, «внесла вклад» и в его смерть. В начале ноября 1724 года на пути по реке из Санкт-Петербурга к металлургическим заводам в Сестрорецке он увидел посаженную на мель непогодой лодку, полную солдат и моряков. Прыгнув в воду, он работал в течение ночи, помогая спасти жизнь двадцати человек. Это привело к серьезному обострению лихорадки, возобновились приступы астмы и камня, от которого он давно страдал, усилились боли. Хотя ему было всего лишь 53 года, здоровье его уже давно было подорвано. Почти до самой смерти он, как и в молодости, впадал в безудержные пьянки при встречах со своими близкими «друзьями», постоянно начинал и развивал новые разнообразные предприятия. В октябре успешное строительство канала на Ладоге, который должен был соединить Санкт-Петербург с внутренними районами страны привело его в прекрасное расположение духа, а уже 27 января 1725 года он решил съездить в Ригу на свадьбу его дочери Анны и Карла Фридриха Гольштейн-Готторпа.

Однако к тому времени стало ясно, что он серьезно заболел. К началу февраля болезнь усилилась, а рано утром 8-го он умер в Санкт-Петербурге. 19 марта тело перевезли с большими почестями в Петропавловский собор, где оно было наконец захоронено в 1731 году. Ничто в жизни царя не могло бы удовлетворить больше, чем его похороны не в Москве, которую он всегда ненавидел и избегал, а в новой столице — его детище, зримом символе новой России.

В большинстве стран Европы, особенно в Польше и Швеции, новость о смерти Петра встретили с облегчением, если не с удовольствием. Казалось, что Россия теперь может быстро вернуться в захудалость и слабость, из которых он недавно поднял ее. Внутри страны тоже хватало социальных групп, которые надеялись, что теперь, с уходом грозного надсмотрщика, наступит некоторое облегчение от бремени, которое он наложил на них. В торопливом и порой ожесточенном споре по поводу престолонаследия претензии малолетнего Алексея, в некотором смысле представителя старой традиционной России, после смерти Петра были весьма сильны. Все же ни один иностранец, ни один русский ни на секунду не сомневался, что только что свой последний вздох сделал выдающийся человек. И как завоеватель, и еще больше как законодатель, он теперь, казалось, стоял наравне с самыми великими личностями старины. Уже в мае 1724 года английская газета говорила о нем, как «о самом великом Монархе нашего века…, чьи деяния будут рисовать вокруг него Нимб Славы, и изумление пронижет Глубь Времен, и благородное Сердце Потомков принесет самое щедрое Почтение к Имени этого бессмертного Императора, в котором даже мы теперь чувствуем напоминание об Александре Великом; первом и самом достойном из Цезарей»[181]. Его российские последователи и приверженцы, лучше других знакомые с трудностями, с которыми ему приходилось сталкиваться, чувствовали одновременно и восторг и горечь невосполнимой потери. «Он был твоим Самсоном, о Россия!» — рыдал Прокопович во время траурной проповеди на похоронах 19 марта. «Застал он в тебе силу слабую и сделал по имени своему каменную, адамантову… Се первый твой, о Россие, Иафет, неслыханное в тебе от века дело совершивший, строение и плавание корабельное, новый в свете флот, но и старым не уступающий… Се Моисей твой, о Россие! Не суть ли законы его, яко крепкая забрала правды и яко нерушимые оковы злодеяния! Се твой, Россие, Соломон, приемший от Господа смысл и мудрость многу зело. И не довольно ли о сем свидетельствуют многообразная философская искусства и его действием показанная и многим подданным влиянная и заведенная различная, прежде нам и неслыханная учения, хитрости и мастерства; еще же и чины, и степени, и порядки гражданские, и честные образы житейского обхождения, и благоприятных обычаев и нравов правила, но и внешний вид и наличие краснопретворенное, яко уже отечество наше, и отвнутрь и отвне, несравненно от прежних лет лучшее и весьма иное видим и удивляемся… Се же твой, о церкве российская, и Давид и Константин… О, коликая произносило сердце сие воздыхания о невежестве пути спасенного!»[182]. Многие из молодых русских, кого Петр сделал своими помощниками и исполнителями, разделяли эти чувства. «Этот монарх, — писал один из них, И. И. Неплюев, — поставил наше Отечество вровень с другими; он учил других понимать, что мы тоже — люди. Словом все, что ни есть, все что Вы видите в России, началось с него, и все, что будет сделано в будущем, будет припадать к этому источнику»[183].