Его усилия развить и улучшить интеллектуальный и культурный климат России, таким образом, только ограничили успех. Они достигли только крошечной доли населения. Их успех только расширил разрыв между образованным высокопоставленным меньшинством и массой населения, которое было совсем не затронуто этими новыми веяниями. Снобизм расширил этот разрыв еще больше. К более поздним годам правления Петра в высших слоях общества появилась тенденция, ставшая более заметной в последующих десятилетиях, использовать в сильной степени иностранные слова и фразы как признак просвещенности и современности. Русский в такой ситуации казался языком крестьян и ремесленников. Так, в 1717 году было издано руководство по хорошему поведению для молодых господ, убеждавшее их, в качестве признака образованности и воспитанности, беседовать по возможности на иностранном языке, особенно в присутствии слуг[128]. Это отразило разделение, которое пошло намного глубже. Все больше офицеров или должностных лиц, получивших образование в одной из новых школ и имевших некоторый контакт с новыми и иностранными идеями, имели доступ к интеллектуальному миру, закрытому для крестьян или ремесленников, чьи горизонты остались теми, какими они были в течение столетий. Эта интеллектуальная дихотомия была, вероятно, не такой резкой, как считают многие историки. В течение долгого времени после господства Петра большинство членов русского правящего класса, воспитанных в основном кормилицами-крестьянками, разделяя популярные набожность и суеверия и в течение лет своего становления находясь в близком контакте с крестьянской жизнью, продолжали знать и понимать культуру масс. Однако интеллектуальный мир, который символизирует Санкт-Петербург, был уже очень отдален от того, в котором все еще жило огромное большинство русских. Православное благочестие и огромный вес религиозной традиции, совершенно отделенные от материальных трудностей, недостатка денег и образованных преподавателей, не предусматривали никакого преобразования российской интеллектуальной жизни в то время. Рядом с новой элитой, в основном с техническим или профессиональным образованием, там все еще жили массы, чье воображение лелеялось в неприкосновенности, а представление о мире формировалось церковными церемониями и богослужениями, дополненными богатым набором традиционных народных сказок. Даже среди образованных было еще слишком рано надеяться на большой творческий потенциал, использующий воображение. Достойная внимания современная российская литература начала развиваться только в середине столетия, при дочери Петра, императрице Елизавете.

Иностранный и импортированный характер многого в усилиях по развитию образования этих лет особенно заметен. Каждая из технических и профессионально-технических школ, основанных в России в течение правления Петра, имела иностранца в качестве своего первого руководителя. В этих отраслях влияние протестантской северной Европы, Нидерландов, Германии и Великобритании, было преобладающим. Московская Академия и епархиальные школы, которые она вдохновляла, почти во всем зависели от украинского и польского влияний. Новая Академия наук в течение долгого времени была полностью укомплектована иностранцами. Всю свою жизнь Петр надеялся и работал для создания новой интеллектуальной атмосферы, по крайней мере в высших кругах российского общества. Он действительно надеялся на это не менее, чем на создание нового типа русского человека, инициативного, общественно-духовного, открытого для новых идей, свободного от унаследованных предрассудков. В этом стремлении он не был полностью неудачлив. Люди такого типа, страстные сторонники царя, опекуны его наследия и создатели легенды о его достижениях, появлялись повсеместно. Но при всей их важности они были крошечным меньшинством, сознательно ведущим трудную борьбу за изменения и модернизацию. Общество в XVIII столетии повсюду в Европе было отмечено борьбой между образованным меньшинством наверху и мертвым грузом невежества и консерватизма снизу. Ни в одном главном государстве пропасть между этими двумя сторонами не была настолько широкой, как в России: но Петр справедливо не может быть обвинен в том, что расширил ее. Развитие России, а может быть, даже выживание ее, требовали быстрого создания образованной элиты с некоторым знанием современных методов и идей, к которому он и стремился.

Аппарат правительства, который унаследовал Петр, имел много дефектов, был одновременно и примитивным, и сложным. Для такой огромной территории и даже для населения России он не был чрезмерно большим: в конце XVII столетия вся центральная администрация, состоящая исключительно из писцов, насчитывала всего лишь 2000 человек. Тем не менее он был тяжелым на подъем и медлительным. Расхождения между законодательством, административными инструкциями и судебными решениями делали юридические нормы расплывчатыми, административная машина оставалась, по последним исследованиям, просто иерархией должностных лиц, собирающих налоги и дань, структурой с корнями, уходящими в монгольскую эпоху средневековой России.

Центральное управление реализовывалось в основном приказами, министерствами, каждое из которых было ответственно или за отдельный аспект политики (например, Посольский приказ отвечал за внешние сношения), или за широкий диапазон функций в специфических географических областях (например, Сибирский приказ — за Сибирь). Эта система была путаной и бессмысленной. Полномочия и обязанности различных отделов часто переплетались и находились изумительным образом в противоречии, так как они могли создаваться и упраздняться с непринужденностью, которая делала всю структуру удивительно текучей и нестабильной. Таким образом, многое в механизме управления могло быть приспособлено к желаниям или капризам правителя быстрее и с меньшим сопротивлением, чем в другом месте Европы. Мощных и глубоко укоренившихся учреждений с реальной независимой живучестью, способных к сопротивлению, по крайней мере до некоторой степени, требованиям монарха, особенно недоставало в России. Разнообразие центральных отделов, их названий и функций было таким широким, что трудно сказать с уверенностью, сколько приказов имелось в любой данный момент: в 1699 году могло быть до сорока четырех.

Потребность в модернизации осознавалась неясно. В 1690 годах имелась тенденция к объединению ряда различных отделов, чтобы сконцентрировать их в руках одного человека; так, в течение ряда лет Ф. А. Головин, например, отвечал за шесть отделов одновременно. Но это мало изменяло архаичную систему, которая была продуктом незапланированного роста в течение длительного периода. Боярская Дума, группа представителей крупной знати, которая по традиции давала советы царю, была теперь в упадке и совершенно неспособна обеспечивать центральное руководство управлением. Даже количество ее членов быстро снижалось: в 1691–1692 годах она насчитывала, по крайней мере на бумаге, 182 члена, в то время как десятилетием позже это количество сократилось до 86. Количество человек, фактически посещавших заседания в 1690 году, кажется, было не больше, чем 30–40, и к тому времени она почти не имела отношения к действительно важным делам государства. Хотя формально Дума никогда не отменялась, в действительности она прекратила существование примерно к 1704 году. Полномочия были приняты маленькой и меняющейся группой советников, без общей организации или статуса, чья важность зависела полностью от их личного влияния на царя.

В провинциях управление было в руках воевод, губернаторов, размещенных в городах. Они зачастую неэффективно контролировались центральным правительством и могли легко превращаться в местных тиранов, защиту от которых было трудно гарантировать. Большинство из них было старыми «служилыми людьми» с военным опытом; и их ресурсы, в смысле подчиненных, денег или даже точной информации относительно своих земель и людей, которыми они управляли, были слишком небольшие, чтобы осуществлять эффективное провинциальное управление в огромной слабонаселенной стране с очень плохими коммуникациями. Для русского крестьянина его деревенская община, церковь и местные помещики были теми силами, которые управляли его повседневной жизнью. Для сравнения, центральное правительство и его агенты были далеко и часто почти недосягаемы, просто источником требований, от которых можно было уклониться, если повезет. Там, где власть правительства была эффективна, она могла быть жестокой, дажё сокрушительной. Но очевидная невозможность управления Россией имеющимися ресурсами подсказывала, что власть неустойчива и часто практически отсутствует. XVII столетие было временем значительного роста бюрократии[129]. В некоторых областях, особенно в Сибири и Северной России, трудность пополнения традиционно только с помощью землевладельческих «служилых людей» заставляла теперь охватывать для этого и членов других социальных групп — сыновей горожан, священников и зажиточных крестьян.